Они миновали еще одну комнату, полную книг, затем оказались в коридоре, где какой-то человек в сером протянул к ним иссушенную руку и произнес:
— Билеты, пожалуйста.
Каплан дал ему две картонные карточки, и они прошли в третью комнату.
Это было кабаре. Деревянные стулья были расставлены вокруг круглых столиков, на каждом из которых мерцала свеча. Вдоль потолка тянулись деревянные балки, одну стену практически полностью занимал камин. Противоположной стены не было, вместо нее Вольф увидел занавес, за которым явно скрывалась сцена. Невообразимая коллекция всевозможных сувениров, собранная за сотню с лишним лет, заполняла все свободные стены, кое-что свисало с потолочных балок, напоминая трофеи, взятые варварами на развалинах павшей империи.
— «Пибодиз» — местная достопримечательность, — сказал Каплан. — В двадцатом столетии в этом баре незаконно продавали спиртное. Сам Эйч Эл Менкен [01] захаживал сюда.
Вольф кивнул, хотя это имя было ему незнакомо.
— Книжная лавка была прикрытием, а спиртное продавали вот здесь.
В кабаре чувствовалось дыхание прошлого. Это место напоминало о тех далеких днях, когда Америка была великой державой. Вольфу казалось, что с минуты на минуту сюда войдет Теодор Рузвельт или Генри Киссинджер. Он поделился своими ощущениями с Капланом и тот услужливо улыбнулся:
— Тогда шоу должно вам понравиться.
Подошел официант, но они так и не успели притронуться к своим бокалам. Вспыхнули прожекторы, и занавес раздвинулся.
На небольшой сцене стояла женщина. На руках у нее были браслеты и какие-то побрякушки, на шее — много рядов ярких бус. Женщина была в темных очках. Сквозь цветастое платье старинного фасона рельефно проступали соски. Вольф как зачарованный смотрел на нее. Под первой парой грудей у женщины была вторая.
Женщина стояла абсолютно неподвижно. Вольф продолжал смотреть на ее грудь. Странным казалось не число, а то, что грудь вообще была видна, так быстро он привык к запретам этой страны.
Женщина откинула голову назад и засмеялась. Потом положила руку на бедро, выставила его вперед и поднесла к губам микрофон. И заговорила грубым, хрипловатым голосом:
— Год назад я жила в доме в Ньюарке, в трущобной халупе, так? Жила на четвертом этаже. И считала уже, что вполне сделала себе программу. Но все шло как-то сикось-накось, мне было никак... ну, не раскрутиться. Ну, ясно, как всегда бывает — не проявить свой талант. А там на улице жила одна девица — ну ничего такого в ней особенного, а шло у нее все будьте нате, и я говорю себе: «А ты-то что, Дженис?» Как получается, что она зарабатывает столько, а ты не получаешь ничего? И я решила узнать, что же в ней есть такое, чего нет во мне? Однажды я встала рано, выглянула в окно и увидела эту девицу там, на улице. Я хочу сказать, что она вышла на улицу в полдень! И тогда я сказала себе: «Дженис, дорогая, ты ведь даже не пытаешься. И если ты хочешь чего-то добиться, ты должна попробовать». Да... Попробуй еще раз...
Будто из ниоткуда послышалась музыка, и женщина запела:
— «Попробуй... Попробуй... хотя бы еще раз... »
К удивлению Вольфа, песня ему понравилась. Он никогда не слышал ничего подобного. Он понимал ее почти на подсознательном уровне. Это была общечеловеческая музыка. У нее не было родины, она принадлежала всему миру.
Каплан вцепился в руку Вольфа и, нагнувшись к его уху, прошептал:
— Вы видите? Видите?
Вольф нетерпеливо отмахнулся. Он хотел слушать музыку... Он даже не знал, длился ли концерт целую вечность или одно мгновение. Его прошиб пот, душа была опустошена полностью. Женщина пела, приплясывая. Она изливала на зал совершенно невероятную энергию. Хотя Вольф и не знал, какой была настоящая Дженис, он был уверен, что это превосходная имитация.
Зал влюбился в певицу.