Серьезно? удивился он. Что ли, собиралась в другой колледж?
Да. Гораздо лучше этого.
Вот как? И в какой же?
В Йель.
Он хохотнул.
Лихо.
Правда собиралась, ответила она. Потом, с возмущением: И поступила.
А то как же.
Правда поступила. Вот только ничего из этого не вышло, но это сложная история. Теперь я тут.
Теперь ты тут, произнес Даррен Тинзлер. Он хозяйским жестом протянул руку и расправил пальцами воротник ее рубашки, а она вздрогнула, не зная, что делать, поскольку происходило нечто неуместное. Вторая его рука в порядке эксперимента нырнула ей под рубашку и поползла вверх, и Грир на миг замерла, опешив, рука же отыскала выпуклость ее груди и обхватила ее, при этом он в упор смотрел ей в глаза, не моргал, просто смотрел.
Она отшатнулась и произнесла:
Ты чего делаешь?
Он же не отпускал, стискивал ей грудь крепко и сильно, сминая плоть. Когда она отстранилась всерьез, он схватил ее за запястье и рывком притянул к себе со словами:
В каком смысле что я делаю? Ты тут стоишь и гонишь, что поступила в Йель.
Отпусти, потребовала она, но он не отпустил.
Тут никто больше не согласится тебя трахнуть, Синепрядка, продолжал он. А я трахну, я добрый. Радуйся вообще, что я обратил на тебя внимание. И не выделывайся. Не такая уж ты сексуальная.
После этого он выпустил ее руку и отпихнул ее в сторону как будто это она к нему приставала. По ходу дела лицо у Грир раскраснелось, а во рту пересохло, словно она жевала тряпку. Грир почувствовала, как ее захлестывает привычное чувство неспособность сказать, что именно она ощущает. Комната поглощала ее комната, вечеринка, колледж, ночь.
Похоже, никто не заметил, что произошло по крайней мере, никто не удивился. При этом сцена разворачивалась у всех на виду: парень засунул руку девушке под одежду, сжал ей грудь, потом отпустил. Она была столь же малозаметной, как тонущий Икар в углу картины Брейгеля той, что разбирали на первом занятии. Это колледж, это студенческая вечеринка. Шла игра «Приделай ослу хвост», несколько человек скандировали: «Давай, Кайла, давай», подначивая девицу с завязанными глазами, которая держала бумажный хвост и неуверенными шажками продвигалась вперед. В другом углу какой-то паренек тихо блевал в фетровую шляпу. Грир подумала, не сбежать ли в медкабинет там можно будет полежать на койке, а рядом будет другая койка, на которой, возможно, уже лежит та девица из Вули, с поносом: у обеих студенческая жизнь начинается одинаково бесславно.
Впрочем, туда Грир было не нужно, нужно было только сбежать отсюда. Она слышала за спиной негромкий смех Даррена, пока стремительно пробиралась сквозь толпу, выходила на веранду с постанывающим гамаком, в котором, тесно сплетясь, лежали двое, и дальше на лужайку через подошвы ботинок она ощутила, что трава еще хранит летнюю упругость, но по краям уже подсохла.
Меня никогда еще так не трогали, думала Грир, нетвердым, но стремительным шагом двигаясь в сторону общежития. В безжалостно темной ночи, наедине с самой собой в этом незнакомом месте, она пыталась осмыслить случившееся. Да, мальчики и мужчины не раз отпускали в ее адрес грубые или грязные замечания но так бывало везде и со всеми. В одиннадцать лет она слышала, как ее обсуждали байкеры, торчавшие в Макопи у продуктового магазина. Однажды летом, когда она пошла в тот магазин за любимым мороженым, «Клондайкским шоколадным», к ней подошел в упор мужик с длинной всклокоченной бородой, смерил ее взглядом на ней были шорты и топик без рукавов и вынес заключение: «Лапушка, у тебя титек ноль».
Грир не знала, как отбрить бородача, как сказать что-нибудь едкое, как его одернуть. Она стояла перед ним молча, беззащитно, слов ноль. Она была не из тех девушек, что в карман за словом не лезут, не из тех, которых в книгах и фильмах называли «дерзкими», а в более поздние времена «нахрапистыми». Даже и здесь, в колледже, были такие девушки: да пошел ты лесом, я знаю себе цену. Когда им приходилось сталкиваться с прямым сексизмом или им наносили обиду более общего толка, они либо ставили человека на место, либо закатывали глаза, делая вид, что на такую глупость и реагировать-то лень. Они не стали бы тратить время на размышления про таких, как Даррен Тинзлер.
На главной лужайке колледжа на свежем воздухе прогуливались студенты они уже ушли с вечеринок, которые понемногу сворачивались, или следовали на новые, менее людные, которые только начинались. Была середина ночи, похолодало, Грир озябла без свитера. Когда она вернулась в Вули, девица с попкорном дрыхла в зале, обняв руками свое ведерко, в котором осталось на донышке несколько нелущеных зернышек, этакая стайка божьих коровок.