Мать устроилась учителем в школу, Маша в больницу санитаркой, получили комнату в общежитии; они уговаривали себя, что все это временно, старались держаться. Больше всего Маша переживала за то, что от Геры не было вестей. Она написала ему много писем, но Гера молчал. Маша пыталась звонить тем редким сухумским знакомым, у кого были домашние телефоны но дозвониться не получалось, связи не было. Уже в Подмосковье она пошла на почту и заказала разговор с Сухуми «с уведомлением» Геру должны были вызвать на переговорный пункт; но когда в означенный час она пришла на почту, ей сказали, что разговора не будет по причине того, что вызываемый абонент не явился.
А почему не явился? спросила Маша упавшим голосом.
Пожилая женщина в почтовом окошке сочувственно посмотрела на Машу и вздохнула: Кто ж его знает
Позже Маша отправила Гере еще десять приглашений на переговоры в пустоту.
В конце октября Маша подумала, что заболела ее тошнило, рвало.
Взглянув на бледную дочь, Ирина испугалась: Маруся, что с тобой? и вдруг изменилась в лице. Ты что беременная?!
Маша охнула их с Герой лето любви, звезды над пляжем, море с его приливами отливами И вот ребенок.
Она успокаивала мать:
Ребенок это же всегда к счастью! Тем более от любимого человека!
Мать вытирала слезы:
Какое там счастье! Не такой жизни я для тебя хотела, Маруся. Да и где он, твой любимый человек?
Мам, скоро все наладится, вернемся домой, мы с Герой поженимся. А как ты думаешь, кто будет: мальчик девочка?
Что мне думать, вздохнула Ирина, ты и думай. Сами живем перебиваемся, а тут еще ребенок! Она оглядела их обшарпанную комнату. Разве можно ребенка в такие условия?
Да, жили тяжело, если не сказать нищенствовали. Ведь ничего ни одежды, ни посуды, ни мебели, все оставили в Сухуми, когда уезжали. А те накопления, что были у матери, быстро потратили. Ирина переживала, места себе не находила, считала, что их просто выбросили из жизни, «вырвали с корнем». На Машу порой тоже накатывала какая-то обида на окружающих, ни на кого-то конкретно, а так на всех; здесь, в России, люди открывают для себя вкус сникерса и «райское наслаждение Баунти», вкладываются в «МММ», строят планы на будущее, и никому нет дела до того, что где-то идет война и гибнут люди. А главное, здесь ни с кем нельзя было об этом даже поговорить никто бы ее не понял. Какая война? Вторая мировая закончилась в сорок пятом! А про другие войны здесь ничего не знали. «Или не хотели знать!» жестко добавляла мать.
Вскоре Ирина стала болеть, ей пришлось уйти из школы. Прозябали на Машину жалкую зарплату. Иногда Маше казалось, что она живет только ради будущей встречи с Герой. Если бы не ее беременность она бы давно все бросила и поехала туда к нему; даже если бы это было невозможно, она все равно бы смогла добралась, доплыла, преодолела все расстояния и пределы, туда в тот цветущий, благоуханный город у моря. Любой ценой. Но куда ехать? Беременность проходила тяжело, Маша дважды лежала в больнице «на сохранении», а когда родилась Таня, стало еще тяжелее. Маше приходилось работать, заниматься ребенком (молоко почти сразу пропало нужно было доставать смеси), а когда Тане исполнился год, стала умирать Ирина.
Маше казалось, что мама заболела от какой-то тоски, и эта тоска съедает ее изнутри. Она постепенно, как свеча, угасала. Долгое, печальное угасание Ирина истончалась, бледнела, изживала жизнь. Врачи говорили сердце, но Маша чувствовала, что мама просто устала. В этой выболевшей, почти невесомой женщине, от прежней Ирины остались только глаза и улыбка. Да, вот что удивительно улыбка. И умерла с улыбкой.
В тот день Маша попросила девчонок со своей работы прийти к ней домой.
Зачем? спросила медсестра Нина Завьялова.
Поставить гроб на табуретки, сказала Маша. У меня мама умерла.
Из больницы пришли три девочки и помогли Маше поставить гроб на расставленные в центре комнаты табуретки (похороны должны были состояться на следующий день). Нина Завьялова в тот вечер осталась с Машей (за что Маша ей будет всю жизнь благодарна). Так они и сидели вдвоем со светом до утра, в кроватке спала маленькая Таня, а в соседней комнате стоял гроб. Нина предложила Маше выпить водки: может, так станет легче? Маша отказалась, она не хотела, как легче. Пусть будет хуже. Больнее. Так честнее.