Дрогнули стены, потемнело в окнах – космический корабль, потеряв ориентировку автолоцмана, рухнул на Сэнтрал-Сити, стирая кварталы, превращая жилые районы в некрополь. Куклу дезактивировали – мильба, несгоревший шлак керилена, просочилась сквозь вентиляцию и в музей.
«Монсиньор, Ваше Сиятельство! Взываю к Вам в трепетной надежде на то, что Вы снизойдете к нуждам несчастной сироты…» – письменно умоляла кукла маркиза, словно он, поглощенный могильной землей, мог прочесть и ответить. По ту сторону стекла стояли другие, кибернетические куклы, столь искусно сделанные, что пришедшие в музей считали их людьми.
– ВОТ, ГЛЯДИТЕ, – говорила дочерям через радар мать Чара, – ЛЮДИ ХОТЯТ ВИДЕТЬ НАС ТОЛЬКО ТАКИМИ.
Кибер-женщина затем и привела своих кибер-девочек в отдел реликтовой техники – здесь экспонаты были статичными, как это полагалось в древности, – чтобы дочери увидели, как выглядит рабская зависимость; заученные, скованные жесты, вечные слащавые улыбки, глазки-пуговки с навсегда застывшим выражением радостной угодливости. Жалость и презрение вызывала у них, свободных, кукла, которая не в состоянии даже встать со стула, потому что так захотели люди.
Если бы кукла могла понять, что эти, стоящие за прозрачной сверхтонкой мембраной – ее родичи, и что они сбежали из неволи, и живут как хотят, она бы бросила перо, пробила пленчатое моностекло, ушла бы с ними и вырвала из тела опостылевший валик с шипами, из века в век задающий ей направление движений.
Она не решилась. Слишком велико смирение, записанное на шипах, жестких, как команды. Или она струсила; спокойней вечно писать флейтисту и маркизу, чем бесприютно скитаться по грязным закоулкам гигантской столицы Федерации, взламывая банкоматы и по-черному спонсируя юных наркоманов с тухлыми глазами, знакомых и с тэльхинами, и с галофорином, не говоря уже о второй учетной группе наркоты – и неизвестно, на что эти пропащие употребят твои дотации.
Месяцы уходили, как речные волны; кукла хранила верность милой Франции, которой уже и след простыл. У витрины кто только не появлялся – и представители иных миров, и модные персоны в фейерверке фотовспышек, и сам Президент с дежурным визитом – вроде бы он поддерживает национальное ноу-хау и почитает память о прошлом, а не просто так слоняется ради пиара.
В том же зале, напротив куклы, начали ставить новую экспозицию – «Родоначальники» или что-то вроде этого. Посетители исчезли; расхаживали люди в форменных комбинезонах. Приготовления разворачивались перед глазами куклы, застопоренной с распрямившейся спиной.
Увеличенные фотопортреты – изящный и строгий Карел Чапек, вдохновенный и целеустремленный Айзек Азимов… Галерея видов – однообразно одетые роботы из «R.U.R.», затем – какой-то мрачный задник, изображающий горящий черный город с островерхими крышами, угрюмые заснеженные горы с траурными елями на склонах… Казалось, что кукле стало неуютно, что ее пугают шеренги роботов Россума, чего-то напряженно ожидающие. В пустоте перед пылающим городом должно было возникнуть нечто, объясняющее пожар; ожидание тянулось, а видеоинженер все вписывал в воздух над настилом осколки кирпичей, сломанные балки, из-под балки – чья-то рука в красных потеках, искаженное бескровное лицо…
В отделе реликтов уважали старину и традиции, воссоздавали все в стиле «глубокое ретро». Плоскость старомодных фотографий здесь означала давность, а статика объемных панорам и фиксированные позы манекенов, изображающих древних роботов, – то, что минувшее умерло и представляет собой что-то среднее между гербарием и паноптикумом из восковых фигур и заспиртованных уродцев.