В груди у него будто вырастал холодный пузырек гнева... Он быстро выдернул у Евдокии свечу и сжал ее хрупкую неживую руку. По церкви пронесся испуганный шепот. У митрополита затряслась лысая голова, к нему подскочил Борис Голицын, шепнул что-то. Митрополит заторопился, певчие запели быстрее. Петр продолжал сильно сжимать ее руку, глядя, как под покровом все ниже клонится голова жены...
Повели вкруг аналоя. Он зашагал стремительно, Евдокию подхватили свахи, а то бы упала... Обрачились... Поднесли к целованию холодный медный крест. Евдокия опустилась на колени, припала лицом к сафьяновым сапогам мужа. Подражая ангельскому гласу, нараспев, слабо проговорил митрополит:
- Дабы душу спасти, подобает бо мужу уязвляти жену свою жезлом, ибо плоть грешна и немощна...
Евдокию подняли. Сваха взялась за концы покрывала: "Гляди, гляди государь",- и, подскокнув, сорвала его с молодой царицы. Петр жадно взглянул. Низко опущенное полудетское, измученное личико. Припухший от слез рот. Мягкий носик. Чтобы скрыть бледность, невесту белили и румянили... От горящего круглого взгляда мужа она, дичась, прикрывалась рукавом. Сваха стала отводить рукав. "Откройся, царица,- нехорошо... Подними глазки..." Она подняла карие глаза, застланные слезами. Петр прикоснулся поцелуем к ее щеке, губы ее слабо пошевелились, отвечая... Усмехнувшись, он поцеловал ее в губы,- она всхлипнула.
Снова пришлось идти в ту же палату, где обкручивали. По пут свахи осыпали молодых льном и коноплей. Снова подавали холодную и горячую еду,теперь уже гости ели за обе щеки. Но молодым кушать было неприлично. Когда вносили третью перемену-лебедей,-перед ними поставили жареную курицу. Борис взял ее руками с блюда, завернул в скатерть и, поклонясь Наталье Кирилловне и Ромодановскому, Лопухину и Лопухиной, проговорил весело:
- Благословите вести молодых опочивать...
Уже подвыпившие, всей гурьбой родные и гости повели царя и царицу в сенник. По пути в темноте какая-то женщина,- не разобрать,- в вывороченной шубе, с хохотом, опять осыпала их из ведра льном и коноплей. У открытой двери стоял Никита Зотов, держа голую саблю. Петр взял Евдокию за плечи,она зажмурилась, откинулась, упираясь,-толкнул ее в сенник и резко обернулся к гостям: у них пропал смех, когда они увидели его глаза, попятились. Он захлопнул за собой дверь и, глядя на жену, стоящую с прижатыми к груди кулачками у постели, принялся грызть заусенец. Черт знает как было неприятно, нехорошо,- досада так и кипела... Свадьба проклятая! Потешились старым обычаем! И эта вот,-стоит девчонка, трясется, как овца! ..."
Конечно, многие обряды и обычаи исчезли в процессе "европеизации" России. Но отоголоски этой церемонии просуществовали еще очень и очень долго: крестьянство и мещане не желали расставаться со старыми обычаями. Но тут история России совершила крутой вираж...
Но этикет-то все равно никто не отменял, он был и будет существовать, какими бы утеснительными ни были его правила. Конечно, правила меняются: что во Франции, что в России после революций изменилось очень многое. Но если за границей хорошие манеры давно реабилитированы, то у нас они по-прежнему остаются признаком "интеллигента в шляпе и очках" или "тургеневской барышни", что, во-первых, глупо, а во-вторых, несправедливо. Вспомните хотя бы главу из "Собачьего сердца" Булгакова, где описано поведение хама попавшего в квартиру обыкновенных культурных людей.
До сих пор помню прочтенную в детстве книгу, где описывается оторопь и изумление девчонки-замарашки, в руки которой попало пособие по выработке у себя хороших манер. Прошу прощения за длинную цитату из В.