Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. 1/2020 стр 4.

Н. П.

Накрывала прежде любовь, поверь,
с головой. Стихи про неё слагая,
я словам потворствовал. Но теперь
им с тобой не справиться ты другая.
Враз мороз и лекарь от всяких скверн,
и витражный мастер, искусной флорой
нам напоминающий про модерн,
флорой, наша ночь голубей с которой
А когда свечные, в глазах рябя,
огоньки утонут в горячем воске,
лишний раз не снясь и не теребя,
терпеливый, буду я ждать тебя
на с земли невидимом перекрёстке.

С. Е.

Примстились
              свечи в тесной горнице
с оконцами в дремучий сад,
где оправляют крылья горлицы
и гулят с отпеванием в лад.
И запах издали доносится
окровавленного свинца
и пота с ворса переносицы
печоринского жеребца.

Мы земляки не только с самою
родимой Волгой и Окой
с их гаснущею амальгамою,
но вот и с южнорусской драмою,
её оборванной строкой.

Присовокупь сюда и звёздные
пространства на излёте тьмы
с их обещаньями негрозными,
что скоро будем вместе мы.
С ней как-то связана в подробностях
та в отчем доме в давний день,
считай, во всех стеклянных ёмкостях
густая белая сирень

За всё, последний друг единственный,
что с детства знаем наизусть,
за свет из наших книг таинственный
я беспокоюсь и страшусь:
сумею вспомнить ли обширную
в совсем-совсем другом краю
земную враз и неотмирную
былую родину свою?

Прощай, дорогая, настала пора расставанья,
змеиных разводов лепнины вокруг потолка,
душ неискушённых, неутолённых желаний
и розовых пятен на пальцах цветного мелка.

С той самой весны
                         я тебя и запомнил такою:
из чёрного сада под горку скользила тропа
 к лохматому льду, проходившему по-над рекою,
и падала щедро на нас соляная крупа.

В мещанском квартале погибших домов деревянных
доныне гуляют в прохладном покое удач
два голубя тучных, бродяжка с серьгой оловянной,
с растительным маслом в причёске проезжий силач.

Ты слышишь,
               ты слышишь то нас призывают с тобою.
Своё промолчала ты, я своё отголосил.
И радужит воздух над коркою берестяною,
ещё догорая в расщелинах бурых осин.

В апрельских ветрах мы на днях растворимся с тобою,
когда забулдыга, на вешнее солнце кривясь
и снежную влагу с тропы загребая полою,
проглотит слюну и почует в себе ипостась.

Да, мы отлучимся, но после своё наверстаем,
неся над землёю в ответ шелестящую весть:
ограбленный дед мой в снегах ярославских окраин
простил
          и дозволил всей живности снова расцвесть.

ближе к милому пределу

Бабьего лета отеческий лик.
Штрифель в холщовом кармане.
Красно-зелёный кленовый плавник
поутру выплыл в тумане.
Нищий сидит у церковных ворот
к мелу спиной, подбородком вперёд.

Видят насквозь ледяные глаза.
Вылинял ворот рубашки.
К сальной подкладке его картуза
весело липнут медяшки.

С шишечкой чёрной резины костыль.
Псевдоплодовой отравы бутыль.

Это, должно быть, сама благодать 
луч на надвратной иконе!
Бабки к ограде пришли торговать
астры и сливы в бидоне.

Тает холодная слива во рту.
Крепнет малиновый звон на лету.

На Никольском погосте в ограде
вязью значится «Регент Машков».
В глянцевитом земля листопаде
от кленовых красна гребешков.

Точно в махом разбитой копилке,
перед нищим с грошами картуз.
 Парень, парень, сходи за бутылкой! 
Побегу и скорее вернусь.

Хорошо нам на родине, дома,
в сальных ватниках с толщей стежков!
Верно, чувствуем близится дрёма
та, в которой и регент Машков.

На ветру отсыревшие спички
инвалид прикрывает рукой.
По округе стучат электрички:
упокой, упокой, упокой.

Безнадёжно в осенние дни
пахнет яблочной гнилью вино.
Алый панцирь кленовой клешни,
как холстину, топорщит окно.

Краснопёрая севера темь!
Кто из русских не хочет того,
чтобы не было больше совсем
ничего, ничего, ничего.

Подстригает стога под горшок
ветер, лишку хватив по пути.
В Емишёво дорога, дружок,
стала жижей, и нам не пройти.

Только сразу заплывший чертёж
сапогом на раскисшем песке
Только тянущий жилы галдёж
журавлей в предотлётной тоске!

Всё отдать за понюх табаку
 землю, волю, судьбу и фиту,
и лежать на печи на боку
с кочерыжкою зайчьей во рту.