С чашкой горячего чая, он направился не к письменному столу, как раньше, а в телевизионно-диванное лежбище, где проводил теперь все больше свободного времени, но как всегда остановился возле стены, на которой висели три небольшие старинные гравюры, укрытые от времени за толстыми стеклами Гравюры, собственно, составляли триптих - и это была пожалуй самая ценная, не считая громадной библиотеки, вещь в его доме Вернее, вещь эта была бесценной Три небольшие гравюры - конца шестнадцатого века- как три кадра фотохроники, последовательно запечатлели три разных момента одного события Впрочем, уместнее здесь будет сказать - трагедии, ибо речь шла о казни.
Много лет назад, еще будучи подающим большие, если не сказать блестящие надежды, аспирантом исторического факультета, он, специализируясь на истории святой инквизиции, которая наибольшего расцвета и размаха достигала в Испании, наткнулся на историю обвинения в колдовстве и казни представительницы одной из самых знатных и богатых семей страны Это показалось ему странным, не укладывающимся в логику обычных процессов святой инквизиции Азарт исследователя и так не дремавший в нем, тут разгулялся вовсю и он погрузился в ту стародавнюю трагедию умом и сердцем на долгие-долгие годы В начале исследования с ним происходили вещи замечательные, он делал находки, которые буквально потрясали ученый мир, из числа близко интересующихся темой Это было чудно, увлекательно и лишь непонятно и оттого слега, самую малость тревожно, было ему от мысли, почему за долгие годы исследования не новой в общем темы, никто не обнаружил то, что оказывалось для него лежащим на едва ли не на поверхности Тревогу он гнал или предпочитал попросту не замечать, но много и с удовольствием рассуждал вслух и про себя о везении, которое становится наградой за упорство и истине, которая является избранным Спроси его тогда кто- кем и для чего избранным, он врятли бы ответил Впрочем его и не спрашивали, предпочитая восторженно слушать и, случалось, завидовать - он был удачлив, популярен и неукротимо устремлен в будущее.
Тогда же и столь же удивительным образом к нему попали три старинные гравюры Глубокий, древний скорее старец, настоящий арбатский букинист, ( таких уж нет ныне, на смену им пришли, увы, как и в молодости, ловкие и лживые, но благообразно состарившиеся фарцовщики ), в пыльной лавчонке которого он проводил много времени, выискивая манускрипты интересующей его эпохи, позвонил ему поздно вечером и старческим своим, глуховатым голосом, слегка гнусавя, настойчиво просил приехать незамедлительно Заинтригованный, он помчался на такси, благо с Чистых прудов, на которых он тогда жил до арбатских переулков было рукой подать Старик разложил перед ним три пожелтевших, хрупких от времени листа Содержание оттиснутых на них картин с трудом можно было разобрать в свете тусклой лампы под тяжелым бронзовым абажуром - рисунок был исполнен линиями чрезвычайно тонкими, близко расположенными друг к другу, плотно покрывающими пространство бумаги. Особенно это казалось тех фрагментов, где художник изображал толпу- головы, руки, ноги, туловища людей и коней переплелись в ней так тесно и причудливо, что сразу невозможно было определить, что и кому здесь принадлежит - все представлялось странным клубком чрезвычайно тонкого кружева Впрочем сюжет все же был ясен сразу: триптих являл взору картину средневековой казни - на первом картоне - повозка с распластавшимся на ней телом жертвы двигалась по узкой, запруженной толпой улочке, очевидно, направляясь к месту казни Вторая картина изображала саму казнь - средневековую площадь с неизменным готическим собором, в центре которой на костре пылало тело жертвы.