Эрн освоил язык гораздо раньше, чем они, слушая эти уроки; он уже умел немного разговаривать со своими двухгребешковыми приятелями на этом языке в своем далеком прошлом, тихом и безмятежном. Две раны на голове Эрна окончательно зажили, оставив параллельные шрамы зарубцевавшейся кожи. Черные пушистые гребни созрели и как бы пустили побеги, покрывая пухом всю его голову.
Никто из его прежних приятелей не обращал на Эрна никакого внимания. Они до мозга костей прониклись обычаями деревенского быта, и старая жизнь на мелководье слетела с них как шелуха. Наблюдая, как они вышагивают мимо его тюрьмы, Эрн обнаружил, что теперь его бывшие приятели очень отличались от него самого. Они стали тонкими, гибкими, проворными, похожими на высоких точеных ящерок. Сам Эрн был шире и грубее чертами лица, с более крупной головой и жесткой плотной кожей, гораздо темнее, чем у них, цветом. Сейчас он уже был почти такого же роста, как люди, хотя вовсе не такой мускулистый и подвижный - когда возникала необходимость, люди двигались легко и быстро.
Пару раз Эрн, впав в бешенство, хотел разломать прутья своей будки, но за эти выходки его исколотили палкой, тем дело и кончилось, и он отступился от своих бесполезных попыток. Эрн стал вялым и капризным. Будки с обеих сторон использовались теперь только для совокупления, и Эрн наблюдал за происходящим бесстрастно и внимательно.
Наконец будку открыли. Эрн вихрем вылетел оттуда, рассчитывая ошеломить захватчиков и обрести свободу, но его схватили и обвязали веревкой вокруг тела. Не церемонясь, его вывели из деревни.
Люди ничем не выдавали своих намерений. Понукая Эрна пинками, они тащили его через черный кустарник в направлении, известном как Левое Море: как было ясно из названия, море находилось слева от деревни. Извилистая дорога вела в глубь суши, поднимаясь на пригорки и опускаясь в сырые, заболоченные низины, сплошь заросшие черными дендронами.
Впереди показалась большая роща зонтичных деревьев, высоких и величественных. Каждое из них имело ствол толщиной с человеческое тело, и над ним колыхалась крона, такая огромная, что листьев ее хватило бы на обшивку полудюжины будок, вроде той, в которой томился в заключении Эрн.
Здесь явно кто-то поработал. Часть деревьев была срублена, стволы очищены и аккуратно уложены штабелями, листья нарезаны на прямоугольные кусочки и нанизаны на веревку. Стойки, поддерживающие бревна, были выстроены с педантичной скрупулезностью, и Эрн терялся в догадках, кто же мог проделать такую тонкую работу; во всяком случае, не люди из той, уже знакомой ему, деревни, - ее устройство даже Эрну казалось бестолковым.
Путь лежал дальше, через лес: дорога стала прямой и ровной, как струна, с обеих сторон ее шли параллельные ряды белых камней - техническое достижение, далеко превышающее возможности этих людей, думал Эрн.
Люди забеспокоились, стали вести себя тише и осторожнее. Эрн пытался упираться, уверенный, что, хрен редьки не слаще: что бы ни задумали люди ему это не сулит ничего хорошего. Но, волей-неволей, он толчками продвигался вперед.
Дорога круто повернула, проходя по низине между рощами саговника с темно-коричневыми перистыми листьями, и оборвалась на поле, поросшем белым мягким мхом. В центре поля стояла огромная, величественная деревня Люди, остановившись в полумраке чащи, презрительно фыркали и плевались, сопровождая все это неприличными жестами. Эрн так полагал, что их поведение вызвано завистью, ибо деревня, стоявшая на лугу, не шла ни в какое сравнение с той, где жили его захватчики - так же, как их деревню нельзя было даже сравнивать со средой обитателей мелководья.