Он не оказался миллионером, и от того, что был готов отдать свои слова даром, их никто не брал. Писатели собрались в душной тесной комнате, пили, гоготали, но дальше роман двигался плохо, строчки, каменные, безжизненные, падали, пропадая в проплешинах ковра.
Летов среди нас воскрес, донеслось до него с соседней кровати. Бездушное ржанье где-то позади, попытка затянуть что-то маловразумительное. Его передёрнуло здесь, в кинотеатре, смех позади булькнул в гортани, отчаянно попытался повториться и пропал, всё идёт по плаану.
Винтовка это праздник, на койках вовсю галдели, курили сигарету, кто-то пустил косячок по кругу. Он кашлянул, ощутил вкус губной помады, горькой бумаги с обрывками слов, ничего не пришло к нему, всё лишнее тоже осталось с ним. Киношному Сторису, похоже, хотелось затянуться ещё, даже пальцы, тощие, напряжённые, пытались нащупать косячок. Вот ты и попробовал, парень. Приятно? Хотя сам он точно помнил, что сигарета досталась ему только раз. Глаза бегали по залу, пытаясь найти Юльку среди зрителей, но её не было. Люди превратились в тёмные однообразные фигуры, исчезающие совсем, вытесненные хрен пойми какими гениальными писателями из тринадцатого номера.
Самое главное нам здесь обрести плоть. Все смыслы прямые, допущения больше не принимаются, скидки на вариативность тоже, Самолётов посмотрел на него, улыбнулся, будто знал всю жизнь, но не решался познакомиться лично, роман про литсеминар?
Про него, руки, ожидающие новых пожатий, опустились, не думал, что ты читал.
Смело, смело, Самолётов зацепился взглядом за него, будто сделал фотоснимок на память, но нас же много. Кого-то непременно обидишь, не раскроешь, упомянешь, а потом забудешь. Вроде и есть, скажем, дядь Вася, а ты его попробуй тут среди нас различи.
Бабушка, когда читала Сагу о Форсайтах, выписывала себе на бумажку имена героев, чтобы не путаться, печальная улыбка кольнула их массовое ржанье, путалась под ногами у непристойного смеха, вот и я советую, когда мой роман будете читать выписывайте.
Многие здесь писать разучились, голосовыми сообщениями балуются, вмешался нахальный бородатый парень в футболке с Че Геварой и жёваных дырявых джинсах. Его звали Харлампий Шустов, только свою подпись и могут поставить под издательским предложением. Народ у нас обидчивый, узнает в каком-нибудь алкаше себя, потом не отмоешься.
Что теперь уже говорить, равнодушно развёл руками Сторис, роман выложен, обижайтесь.
Это наш человек, Гришка! закивал головой Бессмертный, его бы ещё раньше отобрали, да он Москву не любит, вот дождался голодного года, когда денег у организаторов ни хрена и потому в Гориславле нас собрали, приехал и выстрелит, чёрт возьми!
Ну и правильно, что не любит, там пахать надо, на чуйства уже времени не остаётся, вдохнул переметчивый дым Самолётов, в Москве и семинары проходят по- быстрому. Как здесь будет, мы сейчас и решаем. Гришка Гудалов местный, он все здешние достопримечательности знает. Завтра он устраивает неофициальную экскурсию. Ты с нами?
Сторис кивнул.
Нас здесь надолго запомнят, уверенно проговорил Бессмертный, наверняка и не позовут больше. Но мы должны в эту неделю семь жизней вместить. Чтоб не ныть потом о том, что не успели, не увидели ни хрена.
Искупим вину в литературных боях, Самолётов словил кайф, зрачки его закатились, так и торчал он с белёсыми глазами, передав Стукову сигарету.
Искупим вину или искупим в вине? Бессмертный зажевал косяк меж потемневших губ, на второе я не прочь. Поддадим, зальёмся, потом с гениальными нашими поэтессами нехорошо себя поведём.
Нехорошо себя вести честней и правильней без вина, Самолётов трезво оглядел девиц, постарался охватить их, словно его хватило бы на всех.
Вайбер и воцап, кто новенькие, сделал лайковую улыбочку Бабин, подняв свой телефон, словно пылающий факел.
Не материтесь, оборвал Харлампий Шустов, дикое смугловатое лицо его напряглось, в бороде затерялись бусины слюны, чтоб я не слышал этих словечек. Я их не понимаю. Говорите по-русски!
Да, у него и смартфона нет, закивал в сторону Харлампия Бессмертный, как он камрадов своих собирает ума не приложу.
Трублю в рог, свищу соловьём разбойником, бью в колокола, ударяю в набат, объявляю воздушную тревогу всё ради любимого дела, Шустов подмигнул Сторису, чёрный вороний глаз упадал в народную гущу, не жалея даже жалости своей, как там боцман говорил?