Что-то екнуло у нее в груди и, едва разобрав корявый старческий почерк, она отправилась по указанному адресу.
Дом нашелся на удивление легко, даже не пришлось никого спрашивать. Оказывается, линиями в этом района назывались улицы, тянущиеся вверх от трамвайных путей. Пройдя два небольших квартала до Седьмой линии, она повернула направо. Здесь асфальта уже не было. Довольно пологая вначале, дальше дорога стала забирать все круче и минут через семь вывела Яну Борисовну почти на самую вершину холма. Несмотря на крутой подъем, Яна почти не ощущала усталости. Она пересекла асфальтовую дорогу, по которой прошел полупустой автобус и остановилась возле заросшего бурьяном участка, посреди которого стоял дом. Рядом с домом рос огромный дуб, зеленевший свежей весенней листвой.
Она постучала в калитку, уже зная, что это именно то, что она так долго искала. Немного подождав, Милославская отворила калитку и зашла на участок. Влекомая старой ржавой пружиной калитка со скрипом захлопнулась за ней.
В этот день все как-будто повернулось к ней лицом. Не было никакого волнения или тревоги, только мысль, что все у нее получится, вселяла в Яну Борисовну уверенность в своих силах.
Владельцами дома оказались две престарелых сестры, одна из которых вскоре вышла во двор. Словоохотливая старушка объяснила Яне Борисовне, что дом им достался в наследство, и они быстро сошлись в цене. Уже через две недели, оформив все документы, Милославская переселилась в Октябрьский поселок, среди местных жителей называемый Агафоновкой. «Агафоновка, так Агафоновка, – решила Яна Борисовна, не слишком вдаваясь в этимологию этого названия, – наверное, какой-то Агафон был в этом месте первым поселенцем».
* * *
Вячеславу нравилась его рубашка, недорогая по западным меркам, но сшитая на славу. В мелкий горошек, с красивыми манжетами и аккуратными строчками. Вячеслав только что приехал из Франции, где находился в командировке, и теперь живописал Веронике прелести заграничной жизни.
– Недорого, но с умом, – в пятый раз повторил он, потягивая арманьяк «Sempe». – И этот тоже, – ткнул он пальцем в бутылку с толстенным дном, – совсем недурен.
Он пил медленно, причмокивая и щурясь точно кот, объевшийся сметаны. Вероника сидела на кожаном диване, облаченная в привезенное Вячеславом платье. Его серебристая ткань выгодно подчеркивала округлые формы ее немного широковатых бедер, но в то же время позволяла видеть, что животик совсем не плоский.
– Нет, все-таки умеют эти негодники-французы вещи делать, – в свой черед восхитилась она, проводя ладонью по коленям. – Ничего не имею против, чтобы сгонять в Париж и приодеться.
– Для тебя нет ничего невозможного, – потянулся всем телом Вячеслав, – только намекни Жорке, – небрежным тоном закончил он.
– Намекни! – передразнила его Вероника. – Так он ведь со мной попрется! А мне свобода и независимость нужна.
Она недовольно поджала губы, и оттого вся ее кукольная, немного одутловатая физиономия постарела. Вячеслав краем глаза уловил эту гримасу, совершенно не красившую Веронику, и в который раз спросил себя, почему он до сих пор встречается с этой женщиной. Ответ пришел сам собой и спровоцировал на его не по-мужски сочных губах ледяную усмешку. Потом он вспомнил их вчерашний полдень, то, с какой кошачьей томностью ластилась к нему Вероника, то, как ловко она удовлетворила его, и неприятная для него самого улыбка, вспоровшая его отражение в большом овальном зеркале, испарилась. Его глаза затуманились не то от воспоминания, не то от выпитого, и он широко зевнул.
– Ну, – недоверчиво усмехнулся он, – про независимость ты загнула…
Вячеслав выжидательно посмотрел на Веронику.
– Отчего же? – напряглась она.