Осваиваясь на «Снобе», я узнавал от самих участников через личную почту то, что помогало избегать рисков в открытом общении. В памяти осели одиозные характеристики, которые давали друг другу члены клуба: у Икса дурной характер в комментариях он привязывается ни с чего. Игрек резко подурнел после того, как выпустил книгу и не получил тех восторгов, которых ожидал. С тех пор стал обидчивым и заносчивым, ищет повод сказать гадость. Даже если оппонент с ним соглашается. У Зет амплуа, в котором он завис. Хотя из всех либеральных радикалов он самый последовательный. А. и Б. выставляют километры комментариев пафосного самолюбования. Всё рассматривается как провокация, все пытаются выиграть, вгрызаются в слова и не видят мысли. Я, конечно, держал в поле зрения не только снобизм Икса, Игрека, Зет, но, продираясь сквозь самолюбование, и подначки А., Б., В., Г В то же время, эйфория новичка прошла, и выступления записных авторов выглядели уже легковесными, дискуссии пустыми. Удручал не столько снобизм этой публики, сколько стремление обозначить вешки, обрести поддержку, выступить единым фронтом.
Но, чего уж там кривляться, по старой советской привычке и я искал единомышленников. Написав панегирик на смерть Валерии Новодворской, я полагал, что меня поддержат. Что публика на «Снобе» даст отпор российскому националисту Александру Дугину. Его текст приведу тут курсивом: «Не думаю, что Новодворская была нравственной. Она была идеологически последовательной. Она ненавидела Россию: от всей души, жестко и абсолютно. Но при этом открыто. Именно поэтому она лучше других, кто делает это тайно и исподтишка. Она во всех отношениях была чудовищной. Но именно таков либерализм как он есть. Без прикрас. В ненависти она была искренней. Ещё: она была мужественной. Она свою лютую ненависть к русскому народу, русской истории и русскому Государству выражала всегда начиная с советских времен. И потом поддерживая всё самое омерзительное (например, Ельцина и расстрел Белого дома), но не по заказу, из-за денег или для пиара, а в силу всё той же испепеляющей глубинной абсолютной ненависти, Новодворская выглядела как пациент, но её дискурс был предельно когерентен: чтобы либерализм утвердился в России, необходимо уничтожить большинство русского народа, настаивала она. Мало кто отважится сказать так же внятно и четко. Она говорила. Новодворская была настоящей частицей Америки внутри России, фрагментом Запада в просторах Евразии, ненавидящей всё коллективное индивидуалисткой в море коллективной антропологии Новодворская переезжала из клиники в клинику, из каталажки в каталажку, чтобы в промежутках выкрикнуть в никуда, но громко, свою ядовитую и залихватскую ненависть к стране, где она, видимо, случайно родилась. Но она не хотела покинуть Россию, она хотела жить своей ненавистью, чтобы окружающее питало её больше и больше. Новодворская читала Поппера и понимала его. Она мученица за Поппера и открытое общество , а не за гранты и субсидии. Ей в жизни ничего было не надо, кроме ненависти. Русофобия была её жизненной стихией, жизненным миром Новодворская поддерживала всех врагов России, даже неонацистов из Правого СектораЭто была ужасная личность, но масштаб её ненависти, её концентрация, её дерзость были выдающимися. По сравнению с Новодворской практически все либералы ничтожества. Ничтожна даже их ненависть по сравнению с её. Не знаю, что говорят в тех случаях, когда умер очень злой и вредный, враждебный моему Народу, моей стране, моей истории и моей Вере, моей идентичности, моему Государству человек. Наверное, молчат». К сожалению, Дугин, не промолчал. Куда хуже, что на либеральном «Снобе» его текста не устыдились. Это стало для меня в известном смысле шоком. Но я тогда был наивен и не предполагал, что спустя несколько лет, тут, на этой площадке уникального клуба, оппоненты также будут радоваться моим бедам и даже наводить порчу, что с иными дело дойдёт до разрыва и угрозы с их стороны подать на меня в суд.
Но то было впереди. Пока же для меня «Сноб» выглядел забавным с его интернетной лексикой. Осмысление терминов а ля файл-профайл шло у меня туго. В моём скудном интернет-словаре слово забанить почему-то заучивалось как забабанить, пиариться выворачивалось в пиявиться, или даже яриться. Я плохо справлялся с техническими сложностями. Тот, кто тут банил и пиарился, использовал навыки прежнего московского Салона. Им, бессребреникам, в именитом клубе снобов теперь хотелось отметиться рассказами о своём свободолюбии и мужестве в схватках с Режимом, мудростью и прозорливостью. Их, как и в советские времена, занимал престиж, который был вместо денег. Этот самый престиж они и выставляли в своих эссе, его рекламировали, им торговали, обмениваясь всем, что держала избирательная память, что хранилось в рукописях, в архивном хламе. Ощущение недооцененности подогревала амбиции, делала их неразборчивыми и злопамятными. Бывшие диссиденты, оказавшись в эмиграции, к концу земной жизни наперебой выставляли свои эссе под заголовками: «На смерть критика Икс», «К столетию поэта Игрек», «К юбилею писателя А.», «Памяти диссидента Б.»