Когда они были связаны, я, осматривая багаж и обыскивая их самих, рассказал Рокси, за чем они охотились. Конверт с банковским векселем на предъявителя лежал в чемодане грека, а вместе с ним и подписанное письмо в банк, передающее мне полномочия распоряжаться от имени Майка Пирсона. Оставлено место для моей подписи и еще для одной – должно быть, представителя банка. У грека в бумажнике нашлись две тысячи долларов, а у англичанина около пятисот. У англичанина в специальном промокшем от пота поясе оказалось еще одиннадцать тысяч. Логично было предположить, что это деньги из сейфа в каюте Майка. По моему мнению, Майк, получивший хороший удар по крепкому черепу, безусловно, не был заинтересован в каком-либо привлечении закона. Рокси тоже не рвался пообщаться с багамской полицией. Вроде бы англичанин и грек не собирались выдвигать никаких обвинений И было совершенно понятно, что попытки вытянуть из них хоть слово потребуют весьма старательной стимуляции, на которую у меня никогда не хватало духу. Они явно умели твердо, профессионально молчать.
Поэтому я отдал пятьсот долларов Рокси, который заметил, что это слишком много, но спорить не стал. Мы перегрузили их на “Беби-Биф”, Рокси развернул “Бетти Би” и направился в родной порт. Я дошел до Барнет-Харбор, приблизительно на полпути между Южным Бимини и Кэт-Ки, где посадил их на старую ржавую посудину – на старушку “Салону”, болтавшуюся там на якоре с 1926 года, которая во времена сухого закона использовалась как плавучий склад спиртного. Ночь им предстояла тяжелая, но назавтра их обязательно подберут рыбаки или ныряльщики У них осталось все имущество, документы и больше двухсот пятидесяти долларов. Судя по виду, они наверняка должны были изобрести объяснение, которое не привлекло бы к ним пристального внимания. Я пошел назад в гавань Бимини, подыскал место для швартовки, где судно оставалось бы в целости и сохранности. Мы успели на дополнительный рейс до Нассау, и я позвонил старым друзьям на Лайфорд-Ки. Они не позволили нам остановиться в отеле и, поскольку у них шло, по их словам, “веселье средней степени тяжести”, прислали за нами в аэропорт машину. Почти все воскресенье мы валялись у бассейна, рассказывая байки.
В понедельник утром я в одолженном автомобиле поехал в город к главным офисам на Бэй-стрит возле Роусон-сквера. В связи с масштабом финансовой операции ее пришлось проводить в закрытом заднем кабинете. Мне вручили квитанцию с указанием даты, часа, минуты совершения вклада, идентификационного номера чека на предъявителя вместо суммы и номера счета вместо имени Пирсона. Квитанцию отягощала массивная фигурная печать. Банковский представитель нацарапал на ней не поддающиеся расшифровке инициалы. Тогда я не понимал, до чего хорошо рассчитал время.
Рано утром мы с Мейером успели на дополнительный рейс назад в Бимини. День был ясным, солнечным и холодным. Течение утихомирилось, и неспешный переход, длившийся два с половиной часа, оказался гораздо приятнее нашего олимпийского броска на “Беби-Биф”.
Придя на пирс 109, чтобы отдать Майку полученное, я нашел “Лайкли леди” запертой на все замки. Молодые супруги на борту стоявшего рядом большого кеча сказали, что в полдень в разговоре с ними Морин, старшая дочь, сообщила о критическом состоянии ее отца.
Я известил Мейера и пошел в больницу. Когда наконец выпал шанс поговорить с Хеленой, убедился в бессмысленности попыток вручить ей банковскую квитанцию или вести речь о деньгах. Квитанция в данный момент значила для нее не больше, чем старый список отданных в стирку вещей. С призрачной улыбкой на трясущихся побелевших губах она вымолвила, что Майк “держится”.