По мере того как отступала теснота в её материальном свойстве, страх тесноты не уходил, а видоизменялся, оставаясь всё тем же страхом — да ещё каким! Докторская, отдел в Академии наук, масса опубликованного. И страх, что при всём-всём том, — не доберёшь... ликования. А его — такой уж ты человек — тебе даёт лишь обладаниенеобычным. Вот и нашёл подходящее название тому, по чему тоскуешь... Тоска понеобычному .
Определение, окутанное флёром расплывчатости.
А что не отвлечённо? что не расплывчато? Прямота, конкретность обозначения — всего лишь словесная оболочка, а что под нею скрыто, это ещё вопрос. Ты знаешь людей, обозначаемых словом “талантлив”. Когда это произносится в твой адрес, у тебя достаёт ума не терять головы. Как достаёт ума не тушеваться при слове “бездарен”. Цену словам ты знаешь. Остановив выбор на языкознании, ты кропотливо складывал свою жизнь из слов, как из кирпичей и балок возводят башню. Ты анализировал, классифицировал, аккумулировал слова — расшифровывая в них код момента. Раньше всех (но и ничуть не раньше, чем это стало нужно!) ты произнёс:
— “Марксизм в языкознании” замалчивается незаслуженно. Надо признать, что Иосиф Виссарионович Сталин фундаментально расширил базу, без которой невозможно развитие языковой науки.
Тебя стали цитировать: “...рост значения неопределённо-множественных местоимений в процессе коммунистического строительства и достижения изобилия...” Уровень! Твой уровень в стране, где слова священны. Где они приканчивают с простотой обыденщины. Ты тотально вооружился, впитывая их из окружающего человеческого (нечеловеческого!) конгломерата. Ты священнодействовал, выстраивая из слов мостики — к душам, к умам, к самолюбиям: словесных оболочек хватает. Среди обширных своих запасов ты находил подходящие к случаю слова-ключи, слова-отмычки, слова-тараны. Это ли не талант? Ты так приваживал добытые слова и мысли, так пристраивал их к месту в голове-секретере, что родные им головы их не узнавали. Ты до того изощрил собственную гибкость, что для обозначения обретённых свойств у тебя, обладателя несметных словесных сокровищ, уже, увы, не хватает слов.
Это ли не гениальность?
И как следствие своеобразного твоего дарования — прихотливое влечение к обществу одарённых или — ты предпочитаешь собственную формулировку — к обществу необычных, среди них ты и сам кажешься необычным; а в лучшие часы — кто же бывает счастлив постоянно? — и чувствуешь себя таковым. В молодёжи больше необычного, немудрено, что тебя влечёт к ней; и вообще — тебе нравится нравиться молодёжи... она сыплет словами, как сором, в нём непременно отыщутся зёрна новизны. А новизна тебе необходима. Чтобы меняться. Чтобы из оболочки Язина — едва-едва она узналась — являлся свежий Евгений Степанович Язин. И так далее. На молодёжных вечеринках у тебя своё весьма прочное и престижное место: право на него тебе, в частности, гарантируют твои молодые, как правило, хорошенькие спутницы.
В мире же вещей тебя влечёт к старому, старинному. Тянет в комиссионные магазины: при соответствующем терпении — а его-то уж тебе не занимать! — можно набрести на вещицу и потом при госте (улучив момент, когда Инна окажется на достаточном расстоянии) заметить как бы между прочим: “Фамильная”.
Комод-динозавр в полкомнаты тебя не вдохновляет, да и ничто в этой квартирке не привлекает взгляда, умеющего оценивать, тем не менее ты ощущаешь обаяние необычного, предчувствие находки усиливается, усиливается... ты оборачиваешься — входит она. С чашечками кофе на подносе.
— Вы так бережно держите поднос, что кажется, несёте не кофе, а... у вас никогда не было чувства: вы что-то ищете — что-то неясное, но необходимое — ищете, ищете и вдруг нашли?
Она замирает, руки чуть дрожат, и, кажется, чуть дрожат и глаза...