Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск третий - Альманах

Арены круг влечет. Душа стремится ввысь.
Все медленно течет, и мысли разлились.
Песок еще сухой, причесан, подметен,
И по нему рукой проводит нежно он.
Ласкает, говоря заветные слова,
Колено преклоня, песок поцеловал.
Тореро, будто бог, сияет в золотом,
Молитву сотворя полуоткрытым ртом.
Montera[1], как мечта, опять в его руке.
Он мысли отпустил и вышел налегке.
Проходит по ковру. Без зрителей смешно,
Как танцы поутру иль крепкое вино,
Как сумасбродный крик среди ночной тиши
Иль как святого лик в безжизненной глуши.
Но, мысли отпустив, он бродит не спеша.
И некогда грустить, и нечего решать.
Chaleco[2] вяжет грудь и отражает свет.
Она хранит его уже немало лет.
Арена и песок его знакомый путь.
Он думает и ждет. Волнуется чуть-чуть.

До схватки два часа. И бык уже в плену.
Но, губы искусав, он не пойдет к нему.
Он молча будет ждать заветного звонка,
Свой плащ к груди прижав, как в прошлые века
Ждал схватки человек. И, медленно привстав,
Остановил свой век от ужаса устав,
Остановил свой бег и плечи развернул,
И прошептал себе, не разжимая скул:
 Нет, я не побегу. Вонзай свои рога!
Я больше не могу от дикого врага
Бежать, как жалкий трус меж веток и кустов.
И пусть змеи укус слабей, чем штык рогов,
Но я не побегу. Раскрашу кровью грудь.
На этом берегу закончу смелый путь
И лягу под тобой, гарцующий бизон.
И пусть смертельный бой, и жизнь, как будто сон,
Промчится, не успев все дни перелистать.
И птица будет петь. А кто-то будет ждать.
Но я не побегу. Мы старые враги.
Я больше не могу. Уж лучше ты беги!
Уж лучше ты неси вперед свои рога.
Я посмотрю вблизи, как этот пыл погас,
Как упадет в песок вот эта груда мышц.
Пусть между нами рок и крик безумных птиц.
Пусть между нами лед, холодная вражда.
И кто-то кровь прольет, застынет навсегда.
Слезай на землю, бог задумчивых лесов,
И навостри свой рог, и распугай всех сов.
Я здесь стою один. Копье в моих руках.
Поляна тот же ринг, но в птичьих голосах.
Поляна и кусты, что разделяет нас?
Последние часы копыт тяжелый лязг.

Арены тесен круг, от схватки не уйти,
Лишь только сердца стук волнуется в груди.
И первые шаги на огненном песке,
И вечные враги глядят теперь в тоске.
Здесь бык и человек загадочный дуэт,
Уже который век меж ними мира нет.
Опять горенье глаз и напряженье мышц.
Он близок, страсти час. И сотни разных лиц
Следят. Не оторвет и даже в небе гром.
И каждый схватки ждет. Волнуется. С трудом
Удерживает страсть. Царапает песок.
Над ними свыше власть витает грозный рок.

Укол, бросок и кровь.
Арена без углов,
Арена без конца.
Дыханье у лица.
И взмахи сотен рук.
Как бесконечен круг!
Круг боли и побед.
Да, здесь покоя нет.
Броски и пики стрел.
Костюм атласный бел.
И так изящен шаг,
Как звон испанских шпаг,
Как этот гордый вид.
Он, как король, царит.
Осанка в полный рост.
Хозяин, а не гость,
Властитель мыслей, дум.
Его ласкают шум
И взгляды, громкий свист,
И ринг песчаный чист.
Тут лица, крики, боль,
И пот смывает соль.
И страшный зверь мычит.
Muleta[3] будто щит,
Алеет. Пляшет. Жжет.
И перекошен рот.
Бросок и вновь укол.
Бык пред тобою гол,
Свиреп, но уязвим.
И ты играешь с ним:
То дразнишь, то зовешь,
То по живому рвешь,
Вонзая свой металл.
Вот бык тревожно встал
И повернул рога,
Как будто угадал,
Что тряпка не игра.
И, кажется, пора
Вести свою игру.
Перед тобой не друг.
Перед тобой не гость.
И вспыхивает злость
В сверкающих глазах.
И дразнит, дразнит взмах
Атласного плаща.
Соперника ища,
Бык дернулся и встал,
Как будто он устал
От бешеной игры.
Вот вечные дары
Страдание и смерть.
Что легче: умереть
Иль победить врага?
Да, плата дорога!

Рев трибуны водопад, речи не понять.
Крики сыплются, как град. Страсти не унять.
Напряжение растет. Тряпка на песке.
Бык пока чего-то ждет в ярости, тоске.
Первый шаг и поворот. Голову склонил
И копытом землю рвет, будто рыба ил.
Ноздри пышут. Сделал шаг. Делает рывок.
Под огнем колючих шпаг засветился рок,
И проносится гора. «С трепетом скольжу.
Кажется, теперь пора. Тело нахожу.
И вонзаю первый клин. Тело груда мышц,
Будто в корку апельсина проникает шприц».
Рев озлобленно больной. Шею искусал.
Пролетел по телу зной и к ногам упал.
Снова шаг. Кровавый след. Капелька скользит.
Он прожил так мало лет. Рана не болит,
Просто ноет, как комар кровь попил слегка.
Но уже струится жар. Ноздри у песка.
Тряпка скачет и зовет, манит алый цвет.
Вновь копытом землю рвет, но опоры нет.
И доносится с трибун ураганный шквал.
Люди бешено вопят:  Свой вонзай кинжал!
И проносится стрела. Плоть уже близка.
Закрутился, как юла. Что же ты искал?
Брови сдвинуты. Порыв масса на песок,
Будто вену резко вскрыв, и пошел поток,
Разливается, горит на закате кровь.
Зверь подкошен. Мрачный спит, но уже без снов.

Хрип дыхание зажал. Плачет тишина.
И дрожит еще кинжал Рухнула стена.
Повалился грозный зверь. Тело боль сожгла.
Лишь грызет песок теперь, не запомнил зла.
Только запах лопухов, первые цветы.
Издает короткий рев, помыслы чисты.
Мелкой птицы пересвист, шелест у ручья,
И повис шершавый лист. Ползает змея.
Все знакомо. Каждый куст. Веточки покой.
На песке лежит без чувств раненый изгой.
Умирает полубог. Грудь его в крови.
Посреди чужих дорог сон его повис.
Плачет молча грозный зверь. Слезы не вода.
Ничего вокруг теперь. Он у ног врага.

Тореро поднял руки и опустил глаза:
 Я это лишь от скуки сегодня показал.
Я здесь играл пред вами, раскрашивал песок.
Мы с ним сходились лбами. Моя судьба игрок.
Мое величье, сила в изяществе клинка.
Вдруг публика застыла, как мертвая река,
Как будто сновиденье над рингом пронеслось;
А грозное виденье спокойно поднялось,
И ринулась громада песок будто атлас,
Как буревестник ада назначил этот час,
Назначил эту встречу «пылающий бизон».
Вот он последний вечер. Вот он последний сон.
Лишь кружатся секунды по циферблату лет,
А мира между ними и не было, и нет.
Вновь жертвы повстречались. Развязки не понять.
Лишь остается только им на судьбу пенять.
Лишь остается снова биение сердец
И ощущать всем телом, что подошел конец.
Еще секунда боли. Вновь трепет и рывок,
Хлопки сухих ладоней да страшный топот ног.
Гул снова нарастает. Опять горит песок.
Соперник, как и прежде, вновь делает бросок.

И тень быка за бархатной спиной
Растет угрюмо серою стеной,
Встает, как туча, грубо и уныло.
Толпа рядами яркими застыла.
И в ожиданье страшного финала
Вся публика, застывшая, привстала.
Молчанье нависает и плывет.
Быка уставшего как будто кто зовет.
Вновь скрип песка и золотая пыль,
А над ареной, как пред бурей, штиль.
И вот рывок! И бык опять ревет,
Проносится горою и воздух жаркий рвет,
И жалом в грудь вонзает горячие рога,
Но сам еще не знает, что победил врага!
Он сбросил тряпку смело и голову поднял:
Лежит в атласе тело, вот, кажется, финал.

И бык стоит еще мгновенья два.
Еще минута страшного покоя.
Толпа гудит, пока еще едва,
И провожает дикого изгоя.
Он замер. Шаг и пробежала дрожь.
А кровь бежит из незакрытой раны.
И жизнь его одна большая ложь.
Страшит всех след на шее рваный.
Упал. Сражен. Печальная игра.
Жизнь замутилась ужасом и болью.
Он поднимается? Теперь ёенья.

Они в крови. Кровавая игра.
Следы алеют. Белая рубаха.
И этот бой как будто злая плаха,
А плащ терзают теплые ветра