Я каждый день удивляюсь, как я могу после стольких лет, стольких страданий приходить домой и не уставать видеть тебя. И все же год из года я продолжаю любить тебя, верить тебе и нуждаться в тебе! Пожалуйста, не превращай мою любовь к тебе в безобразную комедию.
Выражение ее лица стало недоуменным и мрачным; полагаю, что мое — тоже. Или я неправильно понял, или он не любит ее больше? Мама глядела на двойные кровати, будто сама удивлялась, зачем они здесь.
— Крис, пожалей меня! — сказала она, снова раскрывая объятия ему.
Он покачал головой.
— Пожалуйста, не делай вид, что не понимаешь! — попросила она. — Я не помню, чтобы я покупала корзину; мне прошлой ночью приснился сон, что я пришла сюда, составила вместе кровати… но когда я сегодня поднялась сюда, я подумала, что это ты поставил их вместе!
— Кэти! Не ставил я их!
— Выйди из тени. Я тебя не вижу.
Она отодвинула руками воображаемую паутину. Или правда там была паутина? Но сразу же посмотрела на свои руки враждебно будто они предали ее.
Я огляделся. Да, чердак никогда еще не выглядел так чисто. Пол был выскоблен, куски старого картона аккуратно сложены стопочкой. Она даже развесила на стенах сухие букеты и картины — для уюта.
Папа смотрел на нее, будто она подвинулась рассудком. Я удивлялся: ведь он врач, отчего же он не поймет ее состояния? Отчего молчит? Или он думает, что она притворяется, что ничего не помнит? Он мягко сказал:
— Кэти, не гляди так испуганно. Больше тебе не плыть, захлебываясь, в море лжи. Ты не потонешь. У тебя не будет видений. И не придется хвататься за соломинку, потому что всегда рядом буду я. — Он обнял ее, и она отчаянно вцепилась в него. — Все хорошо, дорогая…
Он гладил ее, вытирал ей слезы, бегущие по щекам.
Потом приблизил свои губы к ее губам. Поцелуй их длился без конца; я стоял, затаив дыхание.
— Бабушка умерла. Фоксворт Холл сгорел дотла. Фоксворт? Что такое Фоксворт Холл?
— Нет, Крис. Не верю. Я только что слышала, как она взбиралась по лестнице. А как она может взойти по лестнице, если она боится высоты?
— Ты что, спала здесь, и тебе приснилось?
Я поежился: о чем они, черт возьми? Какая бабушка?
— Да, — проговорила она, целуя его. — Наверное, я приняла душ, легла на патио, и мне приснился дурной сон. Я даже не помню, как я здесь очутилась. Я не понимаю, как я пришла сюда, отчего я начала танцевать; я иногда ощущаю, что я — это она, и тогда я ненавижу сама себя!
— Нет, ты — не она, и мама далеко теперь, она никогда не сможет вмешаться в нашу жизнь. Виргиния отсюда в тысячах километров, и все, что было — прошло. Спроси сама себя: если мы выжили в худшие времена, неужели мы сдадимся и не переживем лучшее?
Мне хотелось то уйти, то остаться, я ничего не понимал. Я видел своих родителей со стороны, как чужих людей, юных, несовершенных, несильных, какими я себе их не представлял.
— Поцелуй меня, — пробормотала мама. — Прогони эти призраки. Скажи, что любишь меня и что будешь любить всегда, что бы я ни сделала.
Он охотно исполнил все ее желания. А потом, успокоенная, она попросила его потанцевать с ней. Она снова поставила пластинку, и полилась музыка.
Я видел, как неловко он делал балетные па, которые были столь знакомы для меня. У него не хватало грации, чтобы вести такую партнершу, как моя мама. Мне было неудобно за него. Она поставила другую пластинку, танцевальную мелодию. Теперь папа чувствовал себя увереннее. Прижавшись щека к щеке, они скользили по чердаку.
— Мне так не хватает тех бумажных цветов, которые мы видели, просыпаясь, — проговорила она.
— А помнишь, как внизу под лестницей близнецы смотрели маленький черно-белый телевизор… — с закрытыми глазами проговорил он.