Лавка и кафе моих родителей — в нижней части улицы (мы говорим, что «поднимаемся в город») — на углу мощеного гравием переулка и улицы Репюблик. Я могу ходить в свою частную школу в центр и по этой, и по параллельной улице Кло-де-Пар. Хотя они совершенно непохожи. По улице Репюблик — широкой, асфальтированной, с тротуарами от начала до конца, курсируют машины и автобусы в сторону побережья и пляжей, что находятся от нас в двадцати пяти километрах. В ее верхней части возвышаются шикарные виллы — но их владельцев никто даже в глаза не видал. Гараж «Ситроена», дома, выходящие непосредственно на улицу, открывшаяся в ее нижней части мастерская по ремонту велосипедов не нарушают общего благообразия.
По правую руку, не доходя моста и ниже здания SNCF [4] — два больших пруда, в одном — вода черная, в другом — зеленая и затянутая тиной, между ними — узкая земляная дорожка. Эти пруды, принадлежащие железной дороге — городское место смерти. Женщины приходят сюда топиться даже с противоположного конца города. Поскольку от улицы Репюблик пруды отгорожены насыпью и глухой изгородью, их уже не причисляют к этой улице.
Улица Кло-де-Пар — узкая, кривая, без тротуаров, то скатывается под горку, то круто сворачивает в сторону, движение на ней очень слабое — лишь редкие трудяги катят вечером на велосипедах в сторону Гаврского шоссе. В послеполуденные часы здесь царит тишина и доносятся отдаленные деревенские звуки. Несколько вилл предпринимателей по соседству с их мастерскими, множество старых невысоких домов, тесно прижатых друг к другу и заселенных служащими и рабочими. Четыре узких непроезжих дороги соединяют улицу Кло-де-Пар со старым кварталом Шан-де-Курс, который тянется до самого ипподрома, над которым массивной громадой нависает здание богадельни. Это квартал ветхих домишек с тенистыми садиками и заборами, сквозь которые редко пробивается солнце — здесь живут самые «социально уязвимые» слои — многодетные семьи и старушки. Улицу Репюблик от тропинок Шан-де-Курс отделяют всего триста метров, но это совершенно два разных мира — благополучия и нищеты, городских и сельских манер, простора и скученности. Мир обеспеченных людей, о которых ничего не известно, и мир бедняков, о которых известно все: какие они получают пособия, что едят и пьют, когда ложатся спать.
Впервые, с неукоснительной точностью описать улицы моего детства, о которых я позже никогда не задумывалась — значит выявить то негласное социальное расслоение, которое они отражали. Ну разве это не святотатство! Вместо нежных воспоминаний, сотканных из впечатлений, красок, образов (Ах, вилла Эделин! Ах, голубая глициния! Ах, заросли ежевики на Шан-де-Курс!), я вычерчиваю жесткие линии, которые лишают их шарма, но обнажают истину, с которой не спорит даже моя память: в 52-м мне было достаточно мимоходом взглянуть на фасады домов, которые возвышались за зелеными лужайками с гравиевыми дорожками, и мне тут же было ясно, что их обитатели — «не такие, как мы».
«У нас» — это еще:
1) наш родной квартал,
2) тесно связанные между собой дом.
И коммерция моих родителей.
«Бакалея-галантерея-кафе» занимают старый приземистый дом с желто-коричневыми глиняными стенами и деревянными балками, к нему примыкает двухэтажная кирпичная постройка более позднего времени, возведенная на участке земли между улицами Репюблик и Кло-де-Пар. Мы обитаем в той части дома, что выходит на улицу Кло-де-Пар, здесь живет и старый садовник, которому позволено ходить через наш двор. В новой кирпичной постройке — бакалейная лавка, а над ней — наша спальня. Входная дверь и одна из витрин выходят на улицу Кло-де-Пар, вторая — смотрит на двор, через который попадают в кафе, то есть в крестьянскую часть.