Лиза:
– Рынок? Некрасовский или Кузнечный?
Головкер улыбается:
– Я говорю о рынке сбыта…
Вечером Лиза сидит у него в гостинице. Головкер снимает трубку:
– Шампанского.
Затем:
– Ты полистай журналы, я должен сделать несколько звонков. Хэлло, мистер Беляефф! Головкер спикинг. Представитель «Дорал эдженси»…
Шампанское выпито. Лиза спрашивает:
– Мне остаться?
Он – мягко:
– Не стоит. В этой пуританской стране…
Лиза перебивает его:
– Ты меня больше не любишь?
Головкер:
– Не спрашивай меня об этом. Слишком поздно…
Вот они идут по набережной. Заходят в Эрмитаж. Разглядывают полотна итальянцев. Головкер произносит:
– Я бы купил этого зеленоватого Тинторетто. Надо спросить – может, у большевиков есть что-то для продажи?..
Мысли о встрече с женой не покидали Головкера. Это было странно. Все должно быть иначе. Первые годы человек тоскует о близких. Потом начинает медленно их забывать. И наконец остаются лишь контуры воспоминаний. Расплывчатые контуры на горизонте памяти, и все.
У Головкера все было по-другому. Сначала он не вспоминал про Лизу. Затем стал изредка подумывать о ней. И наконец стал думать о бывшей жене постоянно. С волнением, которое его удивляло. Которое пугало его самого.
Причем не о любви задумывался Головкер. И не о раскаянии бывшей жены своей. Головкер думал о торжестве справедливости, логики и порядка.
Вот он идет по Невскому. Заходит в кооперативный ресторан. Оглядывается. Пробегает глазами меню. Затем негромко произносит:
– Пошли отсюда!
И все. «Пошли отсюда». И больше ни единого слова…
Мысль о России становилась неотступной. Воображаемые картины следовали одна за другой. Целая череда эмоций представлялась Головкеру: удивление, раздражение, снисходительность. Ему четко слышались отдельные фразы на каждом этапе. Например – у фасада какого-то случайного здания:
– Пардон, что означает – «Гипровторчермет»?
Или – в случае какого-то бытового неудобства:
– Большевики меня поистине умиляют.
Или – за чтением меню:
– Цены, я так полагаю, указаны в рублях?
Или – когда речь зайдет о нынешнем правительстве:
– Надеюсь, Горбачев хотя бы циник. Идеалист у власти – это катастрофа.
Или – если разговор пойдет об Америке:
– Америка не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире.
Или – реплика в абстрактном духе. На случай, если произойдет что-то удивительное:
– Фантастика! Непременно расскажу об этом моему дружку Филу Керри…
У него были заготовлены реплики для всевозможных обстоятельств. Выходя из приличного ресторана, Головкер скажет:
– Это уже не хамство. Однако все еще не сервис.
Выходя из плохого, заметит:
– Такого я не припомню даже в Шанхае…
Головкер вечно что-то бормотал, жестикулировал, смеялся. Путал английские и русские слова. Вдруг становился задумчивым и молчаливым. Много курил.
И вот он понял – надо ехать. Просто заказать себе визу и купить билет. Обойдется эта затея в четыре тысячи долларов. Включая стоимость билетов, гостиницу, подарки и непредвиденные расходы.
Времена сейчас относительно либеральные. Провокаций быть не должно. Деньги есть.
Оформление документов заняло три недели. Билет он заказал на четырнадцатое сентября. Ходил по магазинам, выбирал подарки.
Выяснилось, что у него совсем мало друзей и знакомых. Родители умерли. Двоюродная сестра жила в Казани. С однокурсниками Головкер не переписывался. Имена одноклассников забыл.
Оставались Лиза с дочкой. Оленьке должно было исполниться тринадцать лет. Головкер не то чтобы любил эту печальную хрупкую девочку. Он к ней привык. Тем более что она, почти единственная в мире, испытывала к нему уважение.
Когда мать ее наказывала, она просила:
– Дядя Боря, купите мне яду…
Головкер привязался к девочке. Ведь материнская и отцовская любовь – совершенно разные. У матери это прежде всего – кровное чувство.