Вдали, почти на горизонте, темнеют дома с мерцающими желтыми и розовыми окнами.
Откуда-то доносится гулкий монотонный стук. Как будто тикают огромные штампованные часы. Пахнет водорослями и больничной уборной.
Головкер выкуривает последнюю сигарету. Около часа ловит такси. Интеллигентного вида шофер произносит: «Двойной тариф». Головкер механически переводит его слова на английский: «Дабл такс». Почему? Лучше не спрашивать. Да и зачем теперь Головкеру советские рубли?
В дороге шофер заговаривает с ним о кооперации. Хвалит какого-то Нуйкина. Ругает какого-то Забежинского.
Головкер упорно молчит. Он думает – кажется, меня впервые приняли за иностранца.
Затем он расплачивается с водителем. Дарит ему стандартную американскую зажигалку. Тот, не поблагодарив, сует ее в карман.
Головкер машет рукой:
– Приезжайте в Америку!
– Бензина не хватит, – раздается в ответ…
На освещенном тротуаре перед гостиницей стоят две женщины в коротких юбках. Одна из них вяло приближается к Головкеру:
– Мужчина, вы приезжий? Показать вам город и его окрестности?
– Показать, – шепчет он каким-то выцветшим голосом.
И затем:
– Вот только сигареты кончились.
Женщина берет его под руку:
– Купишь в баре.
Головкер видит ее руки с длинными перламутровыми ногтями и туфли без задников. Замечает внушительных размеров крест поверх трикотажной майки с надписью «Хиропрактик Альтшуллер». Ловит на себе ее кокетливый и хмурый взгляд. Затем почти неслышно выговаривает:
– Девушка, извиняюсь, вы проститутка?
В ответ раздается:
– Пошлости говорить не обязательно. А я-то думала – культурный интурист с Европы.
– Я из Америки, – сказал Головкер.
– Тем более… Дай три рубля вот этому, жирному.
– Деньги не проблема…
Неожиданно Головкер почувствовал себя увереннее. Тем более что все это слегка напоминало западную жизнь.
Через пять минут они сидели в баре. Тускло желтели лампы, скрытые от глаз морскими раковинами из алебастра. Играла музыка, показавшаяся Головкеру старомодной. Между столиками бродили официанты, чем-то напоминавшие хасидов.
Головкеру припомнилась хасидская колония в районе Монтиселло. Этакий черно-белый пережиток старины в цветном кинематографе обычной жизни…
Они сидели в баре. Пахло карамелью, мокрой обувью и водорослями из близко расположенной уборной. Над стойкой возвышался мужчина офицерского типа. Головкер протянул ему несколько долларов и сказал:
– Джинсы с тоником.
Потом добавил со значением:
– Но без лимона.
Он выпил и почувствовал себя еще лучше.
– Как вас зовут? – спросил Головкер.
– Мамаша Люсенькой звала. А так – Людмила.
– Руслан, – находчиво представился Головкер.
Он заказал еще два джина, купил сигареты. Ему хотелось быть любезным, расточительным. Он шепнул:
– Вы типичная Лайза Минелли.
– Минелли? – переспросила женщина и довольно сильно толкнула его в бок. – Размечтался…
Людмилу тут, по-видимому, знали. Кому-то она махнула рукой. Кого-то не захотела видеть: «Извиняюсь, я пересяду». Кого-то даже угостила за его, Головкера, счет.
Но Головкеру и это понравилось. Он чувствовал себя великолепно.
Когда официант задел его подносом, Головкер сказал Людмиле:
– Это уже не хамство. Однако все еще не сервис…
Когда его нечаянно облили пивом, Головкер засмеялся:
– Такого со мной не бывало даже в Шанхае…
Когда при нем заговорили о политике, Головкер высказался так:
– Надеюсь, Горбачев хотя бы циник. Идеалист у власти – это катастрофа…
Когда его расспрашивали про Америку, в ответ звучало:
– Америка не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире…
Раза два Головкер обронил:
– Непременно расскажу об этом моему дружку Филу Керри…
Потом Головкер с кем-то ссорился. Что-то доказывал, спорил.