Вареники со сметанкой… – передразнивает она мужа. – Любишь, коток?
– Люблю, грешный… – нутром ворчит мой приятель. – В каймаке слаже.
– А каймак с возу не падает. Коров надо два раза доить всякий день, да процедить молоко, да перепустить, перетопить, откинуть, заквасить, то в тепло, то на холод. Не захочешь и вареничков. А у тебя все легочко и скоро…
Спор этот – нескончаемый. Хуторское подворье – не скамейка возле городского подъезда. И потому «Гуляй, Вася!» – это для красного словца. Хватает забот.
С недавних пор в летней кухне на стенке мой товарищ вывешивает листок бумаги: «Чтобы не забыть… Склероз…» Там – список дел, не терпящих отлагательства. Каждое утро хозяин трудится над листком, морща лоб. Что-то вычеркивает, исполненное, что-то дописывает. Ныне там значится: 1. Согнать самогон. 2. Отремонтировать «запаску». 3. Нарезать сибирьковых веников для двора и березовых для бани. 4. Продолжить строительство лодки. 5. Делать завалинку у курника. 6. Копать яму под туалет. 7. Подготовить рубильник на столб. 8. Подготовить гумно…
Всего в списке на сегодняшний день значатся двадцать три пункта. И все – важные.
Без «запаски» на машине далеко не уедешь. Риск. И лодка нужна деревянная, с «алюминьки» неловко ставить сети, и парусит она при ветре. Веники – самая пора нарезать. Троица позади. И самогон… Брага поспела. Мой товарищ – не пьяница. Просто на хуторах водку давно отставили. Она – дорогая. Пользуются самогоном. Покупают. Но лучше, конечно, свой. Поставил бражку, отыграла. Перегоняй. Без бутылки в запасе никак нельзя. Тот же Чоков. Дрова привезти, сено, солому. Денег не возьмет. Свои люди. А на стол выставить – это закон. Так что без самогона не обойтись. Надо гнать. И кирпичная завалинка нужна. И электрический рубильник на столб, чтобы подключать пилу-циркулярку. А прошлогоднее сено давно пора в сторону сдвинуть, готовя место под нынешнее. Уже косят… Словом, все пункты надо выполнять, и новые туда просятся всякий день. А еще кажеденное: скотина, птица, огород, картофельник, плодовый сад – хуторская жизнь, в которой день начинается на белой заре, а завтрак обычно поздний, когда утренние дела переделаны.
Солнце уже высоко. Но в тени раскидистого клена еще держится холодок. На столе шкварчит сковородка с яишенкой, рассыпчатый творог желтеет, банка с молоком квашеным запотела, в густую сметану ложку не воткнешь.
– А может, вчерашнюю рыбу?.. – предлагает Валентина. – И каша есть, молочная. Сливки принесть к чаю?
– Принесть, – коротко отвечает супруг ее.
Время завтрака. На хуторе – тихо.
– Кресна! Кресненька! – не вошла, а влетела во двор голенастая невеликая девчонка. – Баба Ксеня вашу Пальму хотит удавить! Говорит, зови Федю-Суслика, нехай он ее удавит!
– Чем она провинилась, Пальма? – недоуменно спросила Валентина.
– Говорит, кутька оставим. Он будет гавкать. А Пальма – старая… – захлебываясь, со слезами рассказывала девочка. – Ее удавить. Федю позвать…
Валентина вздохнула.
– Сами все трухли старые. Кто бы нас передушил… То насилочку выпросила: дай Пальму, дай… С ней не буду бояться… Надежа. А теперь – на сук. Не реви, веди сюда Пальму, – постановила она.
Обрадованная девочка умчалась вихрем. Тимофей, до того лишь рассеянно слушавший девчонку и жену, возразил резонно:
– А нам на кой другая собака? Волчок-то есть.
Услышав имя свое, Волчок – молодой поджарый пес – взвизгнул и загремел цепью.
– Ксеня-премудрая: то надо ей Пальму, то не надо. А ты – простодырая. Ксеня бы Пальму не забирала, мы бы Волчка не заводили. А теперь собачатник разведем.
– Волчка – на скотий баз, – рассудила Валентина. – Там ворота. Кто чужой сунется, Волчок не пропустит.
Тимофей недолго подумал. Он не любил с ходу сдаваться. Но правда была в словах жены.