Ртуть - Амели Нотомб

Дневник Хэзел

Чтобы жить на этом острове, надо иметь, что скрывать. Я уверена, что у старика есть какая-то тайна. Понятия не инею, что бы это могло быть, но, если судить по тому, какие он принимает предосторожности, секрет, наверное, нешуточный.

Раз в день из порта Нё на Мертвый Предел отправляется катер. Люди старика поджидают его на пристани; снедь и почту, если есть, просматривают, а беднягу Жаклин обыскивают. Она-то мне об этом и рассказала с затаенным возмущением: мол, в чем могут подозревать ее, тридцать лет прослужившую старику? Хотела бы я это знать.

Однажды этот катер перевез и меня, почти пять лег тому назад. С тех пор я здесь и порой думаю, что обратно мне уже не вернуться.

В своих мыслях, когда я злюсь, я всегда называю его стариком; знаю, я несправедлива, ведь старость – отнюдь не главное отличительное качество Омера Лонкура. Он, Капитан, – самый великодушный человек из всех, кого я встречала; я обязана ему всем, и прежде всего жизнью. И все же сокровенный и свободный голос внутри меня зовет его стариком.

Я без конца задаю себе один вопрос: не лучше ли было бы мне умереть пять лет назад под той бомбежкой, что обезобразила меня?

Иной раз я не могу удержаться и говорю старику:

– Почему вы не оставили меня подыхать, Капитан? Зачем спасли?

Он всякий раз возмущается:

– Если у человека есть возможность не умереть, он обязан жить!

– Зачем?

– Ради живых, которые его любят!

– Те, кто любил меня, погибли под бомбежкой.

– А я? Я полюбил тебя, как отец, с самого первого дня. Ты моя дочь, вот уже пять лет.

На это мне нечего ответить. Но голос у меня в голове кричит: «Если вы мне отец, как же вы можете спать со мной? И потом, по возрасту вы годитесь мне скорее в деды, чем в отцы!»

Никогда у меня не повернется язык произнести такое. Я разрываюсь надвое, когда думаю о нем: одна половина любит, уважает и высоко ценит Капитана, а другая, скрытая, брезгает стариком. Но эта часть вынуждена помалкивать.

Вчера был его день рождения. Наверно, никто из тех, кому исполнилось семьдесят семь лет, никогда так не ликовал.

– Тысяча девятьсот двадцать третий – замечательный год, – сказал он. – Первого марта мне стукнуло семьдесят семь; тридцать первого марта тебе сравняется двадцать три. Чудесный месяц март двадцать третьего года: вместе нам с тобой будет ровно век!

Этот наш общий столетний юбилей, который так радует его, меня скорее ужасает. И, как я и боялась, он пришел ночью ко мне в постель: отпраздновал так свой день рождения. Лучше бы ему было сто лет: я не хочу, чтобы он умирал, но пусть бы не мог больше со мной спать.

Что самое убийственное – это что он ухитряется меня хотеть. Каким чудовищем надо быть, чтобы желать девушку, в лице которой не осталось ничего человеческого? Если бы он хоть гасил свет! Но нет, он не сводит с меня глаз, когда ласкает.

– Как вы можете так смотреть на меня? – спросила я его в эту ночь.

– Я вижу твою душу, а она прекрасна.

Этот его ответ сводит меня с ума. Он лжет: я знаю, как уродлива моя душа, ведь я испытываю отвращение к своему благодетелю. Если бы на лице было видно мою душу, я стала бы еще безобразнее. На самом-то деле старик – извращенец: это из-за моего уродства он так сильно меня желает.

Ну вот, опять мой внутренний голос начинает злобствовать. Я так несправедлива! Когда Капитан подобрал меня пять лет назад, он наверняка не помышлял, что со временем захочет меня. Я была одной из тысяч жертв войны, которые тогда умирали как мухи.