Она забирает с обиженным видом: «И что прикажешь мне на эти деньги купить? Крупы перловой? Вот, вырастила дочь…»
После очередного внепланового заезда к матери я, как правило, звоню отцу: «Пап, у тебя когда зарплата?» Он начинает хихикать: «Что, Эмма опять все подчистила? Ладно, приезжай: нам с Оскаром много не надо».
Оскар – это самая умная в мире немецкая овчарка.
Вот и сегодня утром я заезжала к отцу за тысячей рублей (от которой у меня – увы! – уже почти ничего не осталось). Отсюда и выгляжу я сегодня по полной форме – то есть в форме с погонами.
Я прошла четким шагом на Люсину кухню, чтобы сунуть пирожные в холодильник, по пути отметив, что у таких женщин, как Пчелкина, и кухни – соответствующие: с веселенькими занавесками, с фиалками в горшках на подоконнике. Села на табуретку, закурила и швырнула на стол журнал:
– Ты только будь спокойна…
Люся уставилась на обложку и застыла. Я внимательно следила за выражением ее лица. И без того румяные щеки подруги порозовели еще больше, глаза округлились. Она так долго не отрывала глаз от обложки, что я уже начала злиться.
– Ну, как? – я затянулась сигаретой и вдруг поймала себя на мысли, что очень боюсь того момента, когда Люся, наконец, поднимет на меня глаза. Она все-таки их подняла:
– Р-и-та. А ты… зачем это сделала? Из-за денег? Мать твою! Прямо приклеилась к обложке!
– Да ты журнал-то открой! Там, где постеры. Только спокойно…
Люся в недоумении раскрыла журнал. На первом постере, как я помнила, была она – в полный рост. Я отошла к форточке, став к Люсе спиной. Пусть насладится зрелищем.
Прошла минута, другая… Огонь сигареты дошел до фильтра и неприятно обжег пальцы.
За спиной раздавались странные звуки. Вздыхает? Истерично всхлипывает?
Я осторожно обернулась.
Люся правой рукой – уже, наверное, по двадцатому разу – перелистывала страницы постера с нашей обнаженкой, а левой доставала последнее пирожное (я так и не донесла коробку до холодильника). Пальцы, рот, щеки – все было в шоколадных крошках и креме. Причем последний кусок заварного теста она просто заталкивала в рот пальцами.
Меня передернуло:
– Ты что делаешь? Тебя же сейчас вырвет…
Наконец Люсечка подняла на меня свои фиалковые глаза (такой цвет – оттого что на свои цветы каждый день смотрит?):
– Извини, Рита, когда мне плохо, мне нужно много сладкого.
– Тебе плохо? О, Господи, зачем ты столько съела? Тебе очень плохо?
– А тебе – хорошо? – тихо спросила Люся и, наконец, заплакала.
* * *
– Хватит! – рявкнула я через полчаса, обессиленная вразумлениями и уговорами. – В конце концов я тоже в этом журнале, причем на обложке. Костя твой перебесится, а если бросит – туда ему и дорога. А вот как с работой будем разбираться? Мне теперь хоть в управлении не появляйся. У Кати, это я точно знаю, уже сегодня будут проблемы в школе.
– А девчонки знают? – всхлипнула Люся.
– Откуда? Что они – порножурналы покупают?
– Так нужно же срочно предупредить! – наконец пришла в себя Пчелкина. – Может, все вместе что-нибудь придумаем?
– Хоть бы версия какая – откуда эта гадость? – вздохнула я.
– Ясно откуда – с кастинга.
– Но кто посмел?
Мы, не сговариваясь, схватили записные книжки и сели обзванивать девчонок по мобильникам.
– Вау! У Люси – день рождения? – зачирикала Ника.
– Одеваться в любое или как на Пасху? – уточнила Маша.
* * *
За Люсю я уже не переживала: та свое отплакала. Как поведет себя оставшаяся пятерка?
Заплакала единственная – маленькая Оля:
– Что я маме скажу? Как объясню?
Роза долго и хмуро рассматривала фотографии, потом тяжко вздохнула, вытащила из сумочки фляжку, сделала глоток:
– Да-а. Казанские братки меня за это по головке не погладят…
– «Казанские»? Это которые «тамбовские»? – уточнила Маша.
– При чем тут «тамбовские»? Я братьев имела в виду – родственников. Город такой есть – Казань. Откуда я родом.
– Ой, девочки, – всплеснула руками Маша. – А у нас в деревне случай был – одна в подоле принесла…
– И что такого? – насторожилась Оля.
– Так от нее вся деревня отвернулась.