Двое офицеров, сидевших на заднем сидении, не представляли для них никакого интереса.
Сами же офицеры тоже еще не понимали, какой интерес они представляют друг для друга.
— Собаки, — сказал Пикок, глядя на трех щенков, чисто вымытых, жирных, неестественно розовых, как и все новорожденные, но тем не менее мертвых, — собаки не могут доставить вам настоящего удовольствия. Почему-то с ними всегда что-нибудь приключается. То у них глисты, то уши гноятся, а то вдруг… вот это. Мертвые щенки. И чего только я с ними вожусь!
Не он, а Скотт дал, однако, Шейле облизать свою руку. В глазах у собаки был стыд. Но взгляд ее преданно следил за Пикоком, который, брезгливо отступив от нее, задумчиво почесывал затылок рукояткой стека.
— Ей больше нельзя рожать, — сказал грек Митропулос, отгоняя накаленных солнцем мух. Аккуратно завернув каждого щенка в газету и уложив пакетики в проволочную корзинку, он приказал мальчишке египтянину ее унести. Потом жестом показал, как что-то ломается. — В области таза, — пояснил он, — у нее какой-то нарост. И понимаете, получилось так… — Он повторил свой жест. — Когда собака тужилась, чтобы освободиться от щенка, она попросту ломала ему хребет… Понимаете, вот так…
— Разве вы не видели, что происходит, когда первый щенок родился мертвым?
— Видел, но что я мог сделать?
— Кесарево сечение. Вы что, не знаете, как делают кесарево сечение?
Митропулос покорно объяснил:
— Я бы погубил вашу собаку. Роды уже начались.
— Ладно, теперь делу не поможешь. Поставьте ее на ноги, но не вздумайте пичкать вашим отвратительным месивом. Даже если это полезно. Оно воняет, а потом и от собаки идет вонь. Если уж так необходимо, давайте ей ослятину.
— Как хотите. Собака ведь ваша.
Пикок расправил Шейле уши, несколько раз провел по ним пальцами, избегая умильных, пристыженных прикосновений языка, произнес: «Что же, ладно», вздохнул и сделал знак Скотту, чтобы тот шел за ним.
— Я словно чувствовал, что дело обернется неладно, — сказал он в дверях.
2
Полковник Пикок представил Скотта генералу Черчу, низенькому, краснолицему военному, у которого, как говорил Скотт, руки были по локоть в крови.
— Вы ведь знаете Скотти, сэр, — веселый голос Пикока казался женственным и каким-то ужасно невоенным в присутствии этого крутого и решительного человека. — Если помните, Скотт был единственным из отряда Пикеринга, кому удалось вернуться назад.
— Помню, — произнес кровавый генерал, властно кивнув головой.
Скотт молча и по всем правилам отдал честь. Руки друг другу они не подали.
— Сюда, — приказал генерал.
Они вошли в комнату, где были развешаны карты. Генерал бросил сержанту:
— Можете идти! — Он отпустил своего адъютанта, сказав, что тот ему больше не нужен. — Вот этот сектор, — показал он Скотту расчерченную по секторам карту Джало-Агейлы.
— Опять какая-то возня вокруг Джало, — весело усмехнулся Пикок.
Скотт кивнул; ему стало противно, когда он увидел карту и услышал название этого места.
— Да, — сказал генерал. — Но на этот раз нам следует быть осторожнее.
— Куда осторожнее! — иронически подтвердил Скотт. Но никто здесь не доискивался скрытого смысла слов.
— Я не стану объяснять вам, зачем все это нужно, — ни на что не обращая внимания, не запнувшись и без всякого выражения произнес генерал. — Вы должны наметить трассу по этой дуге, годную для тяжелых машин, — короткую, безопасную и прямую. Понятно, Скотт?
— Понятно.
— Мы хотим, чтобы вы обозначили дорогу так ясно, чтобы одиночные грузовики могли следовать по ней без проводников. Но ваши опознавательные знаки не должны быть понятны противнику. Так как эта часть пустыни почти на двести миль в глубину занята неприятелем, вам придется найти какие-то объяснения тому, что вы там находитесь.