«У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…
— Нам дед Ефим сала дал.
— Витьк, ну-ка сыграй нам! — сказал дядя Коля. — А?
— Я уроки не выучил, — сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
— Ну, сыграл бы… — попросила и мать.
— Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…
— Что ж ты до сих пор не выучил? — обиделся дядя Коля. — Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.
Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
— Ну, иди, иди — учи, — тоже сказала она.
Витька ушел в горницу.
Дядя Володя поднялся…
— Ну, пора и честь знать, как говорят.
— Да посиди еще! — воскликнул Николай. — Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
— Посидите, — сказала и Груша.
— Да нет, пойду… А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.
— Да нет, пойду… А то темно станет, хулиганов полно на улицах… Гусь-Хрустальный.
— Ну, приходите… Не забывайте, — слышалось из большой комнаты. Мать говорила.
— Ладно, ладно — приду, — опять изобразил Витька ненавистного ему гостя. — В воскресенье приду. Может, в субботу… Явлюсь, так сказать.
И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.
Раз явился:
— Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.
Два явился:
— Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро — конец. Лист только до первого ветра: слетит.
Три явился:
— Слетел. Голенькие стоят. Пора…
Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
— Уроки выучил?
— Выучил.
— Ну-ка, сядь — поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
— Что? — спросила мать.
— Ничего…
— Не глянется?
Витька опять пожал плечами.
Мать кивнула головой, подумала… И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
— Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
Витька моментально осмелел, затараторил:
— Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
— Руль, — коротко определила мать. — Но… Витька… дружок: нам не до жиру — быть бы живу. Так, сына. Дело наше… неважнецкое.
— Да что, с голоду, что ль, помираем?
Мать засмеялась.
— Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, — выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко… — Мать вздохнула. — Десять бы годков назад — этот бы дядя Володя… — И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое — может, себя убеждала:
— Да он неплохой — так-то… Вон какой рассудительный. Не пьет.
— Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
— Да это ж… что ж? Разве это пьет? Так-то пьет — это не страшно.
— С бутылочки все и начинается, — стал тоже рассуждать Витька.
Мать опять засмеялась.
— Нет, у него тоже уж теперь — не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то… зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но…
— Какой уж там витязь — гусь!
— Не надо так! — строго велела мать. — Разговорился! Малой еще — так разговаривать. Ишь ты… Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то… больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.
Витька увидел его раньше, в окно.
— Идет! — крикнул он.
— Кто?
— Ну, кто?.. Хрустальный!
— Витька! — сердито сказала мать. — Ну-ка, отойди оттуда, не торчи.
Витька отошел от окна.
— Играть, что ли?
— Играй, какую-нибудь… поновей.
— Какую? Может, марш?
— Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, какую-то недавно учил…
— «Венок Дуная»? Мы его еще не одолели. Давай «Смешное сердце»?
— Играй. Она грустная?
— Помоги-ка снять… Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.
Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.