Она по требованию зала не сразу, но появилась… Букеты, однако, в свои руки не принимала, — и их укладывали на краю авансцены.
«Небось, их оплатили ее родители», — предположила я, раздираясь той самой завистью, от которой мама заклинала меня избавиться. Но как я могла избавиться, если в одном из романов с выгодой для себя прочла, что «характер человека — это его судьба»?
Но именно судьба насмешливо допустила, чтобы, находясь вдали от авансцены, я не удостоилась хоть взглядами выраженного «спасибо». От растеренности я благодарно прижимала руки к груди, как если бы те «спасибо» звучали. Это, думаю, выглядело смешно.
Самый роскошный букет протянул тёзке Лион.
«Небось, вагоны разгружал, чтоб нагрузиться таким букетом!» — констатировала я так убежденно, будто мне это доподлинно было известно.
Меня же Лион не только цветами, но и единым взором не удостоил.
— Исполнение этого полонеза зависит от рояля не менее, чем от скрипки, — увещевала меня накануне мама. — Все ценители музыки это поймут!
Ценители поняли это скрытно, не обнаруживая своего понимания лично мне адресованными аплодисментами. Аплодисменты же в адрес моей тёзки дали ей возможность исполнить еще одно сочинение для скрипки, но уже не требовавшее рояльного сопровождения. «Нарочно такое выбрала!» — не угоманивалась я.
Ценители тёзку не скрытно, а завышенно (так виделось и слышалось мне!) оценили. Но меня интересовали не столько они, сколько вопивший «Браво!» Лион.
«А кроме призов и букетов, что еще Лион ей преподносит? И что она в ответ преподносит ему? Чем одаривают они друг друга, когда остаются наедине? И остаются ли?» Неизвестность раздирала меня подозрениями и ревностью. Тревожная неосведомленность принуждает додумывать, рисует картины того, чего опасаешься. Тем паче, что мы дошли до порога совершеннолетия.
Как правило, ведущая исполнительница на сцене воздает должное аккомпаниатору или аккомпаниаторше. Тёзка этого не сделала… И ведь не придерешься: если сама избегает или стыдится похвал, зачем же меня под них «подставлять»? Лишь за кулисами она поблагодарила меня «за сопровождение». Сопровождают, как принято, королевских особ, императоров или больших начальников…
— Она меня в очередной раз искусно унизила, — пожаловалась я дома маме.
— Уверена, что она просто разволновалась — и забыла выйти на авансцену с тобой, взявшись за руки, как положено.
— Все гораздо хуже: нас с ней и в концерте столкнула судьба, от которой нет спасенья. А при столкновении не берутся за руки.
— Это не судьба, доченька. Это я…
— Ты?!.
— Надеялась, что репетиции вас сблизят. Даже в жизни многое делается «дуэтом»!
— На репетициях она доказывала, что мне надлежит под нее подстраиваться.
— Но аккомпаниатору и надлежит в какой-то мере подстраиваться, согласно композиторской партитуре.
— Я не хочу подделываться под тёзку. И вообще… Ты представляешь себе Рахманинова «сопровождением»?
Услышав, что я подстраиваюсь под Рахманинова, мама потянулась к своим лекарствам.
— Прости меня, доченька… я не имею права подавлять твои убеждения. И твою волю. Но в то же время…
Мама проглотила пилюлю и выпила капли.
Я испугалась:
— И ты прости меня, мамочка. Но и пойми…
Полностью понять меня, как я запоздало догадываюсь, ей было тяжко.
Не чересчур ли прилежно и невыгодно для себя я повествую о тех временах? Но коль уж взялась…
Настал долгожданный день, когда мне доверили не аккомпанировать за спиной у скрипки на очередном, особо авторитетном концерте, а самостоятельно сыграть прелюдию Скрябина.
Особости регулярно посещали «особую школу» и ее «особых» воспитанников…
— Чтобы исполнять Александра Николаевича Скрябина надо владеть мастерством, — не без гордости произнесла мама.