Вскоре и Полина…»
Я нажала на кнопку, чтобы мама не услышала, что о Моцарте вспомнили благодаря моей тёзке, а об отце Моцарта — в связи с ее папой. «Я добьюсь, чтобы о юном Моцарте заговорили в связи со мной, а о заслугах его отца — в связи с той ролью, которую сыграет мама. Так как папа ни малейшей роли в моей жизни вообще не сыграл!»
Я безоговорочно приняла решение, которое раньше безоговорочно отвергала: «Пойду в мамину школу! Меня соединит с музыкой профессиональная пианистка и педагог… Да еще с таким стажем! Да еще не отходя от рояля даже по выходным дням! А не какой-то там отец-дилетант… Тут уж тёзку я обойду. Обгоню… Оставлю далеко позади!»
Повторюсь: в том возрасте я, вероятно, не совсем такими словами выражала свои настроения. Но смысл сберегаю без изменений…
В тот же вечер я сообщила маме, что под влиянием Рахманинова, Артура Рубинштейна и особенно Софроницкого (все-таки он был ближе мне по времени!), мной овладела мечта стать пианисткой.
— Я знала, что гены себя проявят! — Мама схватилась за сердце уже ликуя.
«А вдруг она обойдется теперь без таблеток и капель!» — вознадеялась я.
— Ты сумеешь так подготовить меня, чтобы я перескочила через «подготовительное отделение» и через первые классы? Чтобы я сразу…
— Постараюсь. Если и ты постараешься. Не сердись, но мне видится, что ты можешь испытывать к Полине благодарные чувства…
— Я? К ней?!
— Она вызывает в тебе желание преуспевать, преодолевать сложности… без чего не бывает побед. Не подозревая об этом, она подталкивает тебя.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы меня толкали.
Характер и в том разговоре не переставал меня под себя подминать.
Хотя мама предупреждала, что если у человека, в данном случае у меня, — сильный ум (значит, разум мой она считала не слабым!) сочетается с сильным характером, ум должен подминать под себя характер, а не наоборот. У меня же выходило наоборот…
Мама опасалась, чтобы в чью-нибудь склочную голову не взбрело, что она из родственных соображений проталкивает свою дочь в «особо одаренные». И потому она в течение целых трех лет обучала меня фортепьянному искусству «в домашних условиях». Используя для этого наш дряхлый, но не сдавшийся рояль и мое стремление «догнать и опередить».
Трижды я побывала на концертах «особо одаренных» в школе, где все поголовно были «особыми». И трижды в концертах участвовала моя тёзка. «Нарочно, чтобы меня огорчить», — подсказывал мой характер. И назло этому характеру играла она талантливо, что все вокруг вызывающе отмечали. Говорили также, что она «выгодно отличается» от всех остальных участников.
«Где ее хваленая скромность? — про себя реагировала я на чужие оценки. — Не одной мне, значит, перебегает дорогу… А если она выделяется персонально ради Лиона? Который всякий раз в зале присутствует. И хлопает, как сумасшедший… Или — что еще кошмарнее! — как влюбленный! А она его, вроде, не замечает, чтоб не подумали, что это «подставное лицо» Или какой-нибудь ее родственник.
Снова хитрит… Как в детском саду! Сколько же она всего нахватала? И велосипедные гонки якобы выиграла… И в «Мисс детский сад» проскочила. И по телевидению ее прославляли. И особо отличается в «особой школе». И Лион ею восхищается! Где справедливость? Где равноправие?»
Так надрывалась я на тех концертах, вместо того, чтобы слушать творения Паганини-Крейслера или Равеля… Мне удавалось прятаться в самом последнем ряду, за чужими спинами и головами.
— Не подсчитывай чужие успехи — одерживай свои! — пыталась внушить мне мама. Но ее миротворческие советы от меня отскакивали. — Поверь, я никогда ни через кого не пыталась перескочить. Если ее успехи беззлобно к успехам подстегивают и тебя, то это плодотворно… Как я уже, кажется, говорила.