Мирон Карыбаев /Алматы/
Муха на фреске
Часть I
Из города в город,
Адрес: родные сердца.
Порой теряя опору,
Никогда не теряя лица.
Ты даёшь людям шанс
Сказать себе «я живой!»
Довольно странный способ жить жизнь,
Но он твой.
1
Константин Хан болел два раза в год.
В первый раз во время крещенских морозов, когда влажный алма-атинский воздух промерзал до минус двадцати, а в Сайранском водохранилище прорубали иордань. В купель он окунаться не рисковал, но облиться холодной водой в ванной считал нужным. После этого неизменно слегал с простудой.
Во второй раз в августе, когда очередной ливень приносил с собой не летнюю освежающую прохладу, не радость, не раздражение, но странную необъятную тоску, осознание скорого наступления осени. В такой день Хан выходил на улицу и бродил по городу, размышляя о бренности бытия, наступая на желтеющие листья, тщетно борясь с желанием напиться. Промокал до нитки и на следующий день вставал с температурой.
В то утро Константин проснулся раньше обычного, на самом рассвете, с больной головой и слезящимися глазами. Лечился водкой, поглядывая в окно на кубово-синее небо. К вечеру водка кончилась, и он уснул.
Открыл глаза и долго смотрел в обшарпанный потолок. Солнце светило в глаза, понукая встать, умыться, побриться, перестелить пропотевшее бельё и начинать новый день.
Сил хватило только на умывание. Опираясь на раковину и поглядывая на своё испитое лицо в зеркале, Хан понимал, что чувствует себя лучше, чем вчера. Температура вроде бы спала, ноги не подгибались, горло не болело.
Только очень хотелось пить. И именно жажда заставила его одеться, привести себя в порядок и выйти из дома.
* * *Колокола отбили полдень. Константин Хан стоял за воротами и смотрел на церковь. Обводил взглядом изгибы ступенчатых арок, до рези в глазах всматривался в блики начищенных куполов, разглядывал проволокой закреплённый крест, внимательно наблюдал за поведением прихожан. Запоминал всё: темп шагов, выражение лиц, мельчайшее дуновение ветерка, сигналы машин за спиной.
Из дверей церковной лавки вышла женщина одухотворённого вида, на ходу складывая покупки в сумку. Загодя подготовила горсть мелочи, с улыбкой ссыпала её в ладонь попрошайки. Та рассыпалась в благодарностях, и женщина вышла за ворота.
Ни на Константина, ни на сгорбленную старуху на ступеньках перехода её доброты не хватило. Хан промолчал, а вот горбунья покрыла прихожанку матом и ещё долго верещала гневную бессмыслицу, до тех пор, пока из сторожки не вышел дворник и не пригрозил полицией. Блаженная она была или нет, но угроза сработала. После кистер[1] направился к Хану, размахивая метлой.
И ты иди отсюда, пьянь!
Да я же
Иди!
Он развернулся и быстрым шагом ретировался. Хотелось пить.
* * *Пачка сигарет легла на прилавок, вслед за ней звонко звякнула прозрачная чекушка.
Тоғыз жүз жиырма, скороговоркой бросила продавщица, худощавая пожилая казашка.
Костя оторвал взгляд от весело плещущейся водки, перевел на её хмурое лицо.
Простите, я н-не понимаю, пальцы заметно дрожали.
Она раздражённо вздохнула и повторила, повысив голос:
Девятьсот двадцать!
Пять или шесть человек, столпившихся в магазинчике, нервно вздыхали, напряжённо переступали с ноги на ногу, тихо переговаривались. Хан спешно, нервно считал мелочь в ладони. Девятьсот двадцать не выходило никак.
А с-сколько без с-сигарет? он снова поднял глаза на кислеющее лицо продавщицы. Лицо это, смуглое и, в общем-то, по-старчески красивое, портило пигментное пятно на левой щеке. Это пятно раздражало чертовски. От него хотелось напиться ещё сильнее.
Пятьсот шестьдесят.
Она убрала сигареты обратно в стенд. В резких, отрывистых движениях чувствовалось презрительное раздражение.
Он отсчитал деньги, высыпал на прилавок. Продавщица быстрыми движениями пальцев разметала по столу монеты, быстро сосчитала, выдвинула обратно двадцать тенге.
Лишнее.
А-а, протянул Костя.
В углу, у прозрачной подставки под шоколадки, жвачку и прочее, стояла коробочка для садакa[2]. Внутри виднелась горстка мелочи и мятая купюра в пятьсот тенге. Нестрижеными ногтями он подцепил монету, дрожащими пальцами попытался сунуть в прорезь. Двадцатка выпала и зазвенела по полу.