И каким бы смешным и жалким это ни показалось со стороны, раны от этого заживают быстрее, напропалую идет флирт с младшим медперсоналом и даже ампутации переносятся менее трагично. И в этом есть прекрасная победа Духа над Плотью, столь необходимая в условиях мирных больниц и военных госпиталей, где так легко начать жалеть самого себя...
... Под самым большим деревом госпитального садика врыт в землю деревянный стол с лавками. Четверо забивают «козла». Один сидит в кресле с колесами. Ног у него нет. Зато есть прекрасные ухоженные усы. У его партнера вся голова в бинтах. Только один глаз и рот смотрят на свет божий. У третьего – рука от плеча задрана и пригипсована к сложной конструкции из проволоки. Во всех госпиталях такое сооружение называлось «самолет». Его партнер по «козлу» – широкоплечий, кряжистый, с недоброй физиономией старшина, который по весне горел в танке. Старшина играет стоя, опершись коленом о скамейку.
Все четверо были давно сыгравшейся командой, никаких специальных «доминошных» слов во время игры не употребляли, при неверном ходе не было взаимных упреков, и ожесточенная борьба велась под самый что ни на есть житейский разговор.
Собственно, в разговоре участвовали только трое. Старшина играл молча.
– Протез протезу тоже рознь, – сказал «самолет» безногому.
– Эт-то верно... – Безногий сделал ход, вытащил из кармана пижамной куртки зеркальце и расчесочку и пригладил роскошные усы.
– Американцы самодвижущийся протез сделали. Скоро нам поставлять начнут, – послышалось из забинтованной головы.
– По ленд-лизу, что ли? – спросил «самолет», глянул в свои костяшки и добавил: – Мимо...
– А хрен их знает...
– Раз положено, пускай дают...
– Как же ты с бабой со своей теперь будешь? – рассмеялся «самолет». – Во насуетишься!..
Безногий сделал еще один ход, снова вынул зеркальце, с удовольствием провел расчесочкой по усам:
– Не боись, корешок, как-нибудь пристроюсь!
«Самолет» и забинтованный совсем развеселились, а старшина криво ухмыльнулся, стукнул костяшкой по столу и хрипловатым тенорком, с оттенком презрения сказал партнерам:
– «Рыба». Считайте бабки, чижики.
– Во гад! – удивленно сказал безногий и стал испуганно проверять свои и чужие костяшки.
Со стороны госпитального корпуса раздался женский крик:
– Старшина!.. Кацуба! Старшина Кацуба!..
Кацуба нехотя повернул голову. Кричала молоденькая сестричка со списком в руках.
– Оглох, что ли?! К замполиту!
Кацуба неторопливо снял ногу со скамейки, а сестричка закричала еще громче:
– Старший лейтенант Симаков! Лейтенант Троепольский! Капитан Васин! Старший сержант Бойко! К замполиту, живенько!.. Кацуба, тебе что, особое приглашение?..
* * *
Их было человек пятнадцать, почти все одного возраста – не старше тридцати. Кто капитан, кто лейтенант, кто сержант или старшина – не разобрать. Халаты, пижамочки, замысловатые газетные треуголки. Все на своих двоих. Ни бинтов, ни костылей. Все – вылеченные. Готовые к выписке. Днем раньше, днем позже...
У майора, заместителя начальника госпиталя по политической части, белый халат внакидочку, кулаком воздух рубит для убедительности, говорит горячо, страстно, самую малость любуясь самим собой.
Все сидят, слушают. Стоят только двое – замполит у стола, Кацуба в последнем ряду прислонился к дверному косяку.
Рядом с замполитом, тоже в халате внакидку, какой-то полковник с абсолютно невоенным лицом. Все подтягивает и подтягивает сползающий халат. Видно, не привык к такой форме одежды. Не то что замполит госпиталя. Тот в халате – словно черкес в бурке. И говорит замполит выразительно и, как ему кажется, очень доходчиво:
– Прошел самый страшный час войны!.. И народ наш преодолел трагический пик напряжения всех человеческих сил в борьбе с врагом! Не за горами победа, товарищи!..