Печать Каульмэ - Евгений Александрович Курагин

Евгений Курагин

Печать Каульмэ

Глава первая

Кольчанская, 23:27

Прежде чем выйти из шессера1 под моросящий дождь, Мария с удовольствием выкурила длинную сигарету популярной марки «Каролинг». Возможно, кто-то в отделе догадывался о ее пагубных пристрастиях, а кто-то знал наверняка, и, верно, осуждал ее за это. Ну и черт с ними! Никому в этом мире не должно быть дела до того, чем она занимается и как проводит свое личное время. В конце концов, это ее жизнь и никто не вправе ей указывать.

Растоптав окурок сигареты подошвой остроносой туфли, девушка быстрым шагом направилась к подъезду старого краснокирпичного здания. Голубоватый свет газовой лампы над входной дверью вскоре выхватил контуры ее стройной фигуры, облаченной в строгий женский костюм. А затем и миловидное, несколько бледное личико без намека на макияж. Золотистые вьющиеся локоны почти что контрастировали с цветом ее кожи и необыкновенными большими глазами цвета морской волны.

Почти полгода назад Мария отметила свой двадцать второй день рождения и одновременно с ним третий год работы в Бюро на Естафьевке. Она, к своему сожалению, не стала самым молодым специалистом, но однозначно была одной из самых талантливых студентов. Потому-то, наверное, Кощин и взял ее под свою опеку. Больше того, позволил приезжать к нему в любое время, если этого требует ситуация.

Быстро поднявшись по ступенькам на крыльцо, девушка извлекла из кармана плаща связку ключей с неприглядным брелоком, формой напоминавшим глобус. Два уверенных поворота ключа. Короткая пауза, продлившаяся долю секунды. Кощин наверняка уже ждет ее.

 Ермак Васильевич?  толкнув дверь, негромко произнесла Мария.

 Проходите Маша,  послышалось из-за приоткрытой двери.  Я выйду к вам через минуту.

Только Кощин называл ее ласково Маша, и хотя случалось подобное крайне редко, девушке всегда было это приятно. Словно студентка-первокурсница, Мария пристроилась в стороне от двери, и стала рассматривать знакомый рисунок обоев маленькой прихожей, медную люстру с газовыми рожками и старенький плетеный ковер, укрывший собой дощатый пол.

 Прошу прощения, Мария Александровна.  Кощин появился будто бы из ниоткуда, и сейчас смотрел на девушку выцветшими серо-голубыми глазами. Ему было около пятидесяти; редкие седые волосы собраны на затылке в мышиный хвостик; костюм тройка, белоснежная рубашка, галстук в крупную клетку и неизменный, мышиного цвета плащ с широким воротником.  Я готов. Мы можем отправляться,  то ли спросил, то ли констатировал Кощин, на ходу снимая с вешалки свою шляпу и зонт.

 Конечно!  Мария дважды моргнула, приходя в себя, затем на шаг подступила к коллеге, поправила узел галстука.  Теперь да.

Оказавшись на улице, они быстрым шагом прошли к шессеру под защитой зонтика. Дождь тем временем не ослабевал, а только усиливался.

 Давайте я поведу,  мягко, как всегда, предложил Кощин.  Вам следует привести себя в порядок. Негоже юной леди, тем паче молодому специалисту, показываться в таком виде перед будущими подчиненными,  он заправил непослушный локон за ухо девушки, мягко, по-отечески улыбнулся.  Кроме того, вождение всегда отвлекало меня от мирской суеты и всех тех проблем, что преследуют меня по пятам. За рулем я отдыхаю, как бы странно это не звучало.

Заняться собой действительно следовало. С благодарностью вручив печать зажигания Кощину, Мария разместилась на удобном сиденье, откинула солнцезащитный козырек с приклеенным с внутренней стороны зеркальцем. Ровно три минуты ей понадобилось, чтобы собрать непослушные волосы в некое подобие луковицы и спрятать все это безобразие под головным убором, нанести тени на веки и накрасить слишком тонкие, по ее мнению, губы. Хотелось закурить, но она воздержалась. Кощин крайне категорично относился к курящим женщинам, хотя сам то и дело попыхивал папиросой.

Дворники сметали с лобового стекла струи воды, а за ним шумел город электрическим смехом, натужным воем запечатанных турбин и детрансформаторов. Город бился в истерике, кричал и плакал под проливным дождем. Город светился, улыбался красочными огнями афиш новомодных кинотеатров и салонов красоты. Город жил своей собственной жизнью, переживая одновременно минуты невыразимой радости и горьких сожалений.