Как тебя зовут? потому что устала звать его «эй, ты» и «мальчик».
Это предложение он понял и ответил:
Матвей.
Что ты там лопочешь? Я тебя не понимаю, раздраженно нахмурилась миссис Никсон.
Я вас не понимаю, но меня звать Матвей, снова сказал тот.
Матвэй? попробовала повторить она.
Нет, Матвей.
Матьвэй.
Нет, Матвей.
Мэтью, да? в конце концов спросила женщина.
С глубоким вздохом Матвей кивнул, поняв, что это единственная альтернатива, которая не будет резать ему слух, и мальчик остался в этом мире под именем Мэтью6. А фамилию он выбрал много позже, когда понял, что даже безродным сиротам (именно так его позиционировала семья Никсонов) нужна фамилия в этом мире, а его собственная Волгин слишком сильно отдавала русским духом. Сначала он хотел взять фамилию «Никсон» как у своей спасительницы и второй матери, в благодарность всему семейству, но те почему-то не слишком оценили благородный жест, назвав его дураком. В результате после долгих раздумий он стал зваться Мэтью Смит разве не все ли англичане из фильмов, которые он смотрел, были Смитами? Лиззи, правда, все равно вновь назвала его дураком, который ничего лучше придумать не смог.
И, конечно, все это время он не терял надежды вернуться домой. Когда он достаточно окреп, чтобы вставать с кровати, мальчик первым делом украдкой убежал на улицу (все тут же вздохнули с облегчением, поскольку только этого и ждали), но осмотрев весь пустырь вдоль и поперек это был небольшой перекресток двух дорог, вокруг которых не было домов, он понуро вернулся обратно. Сколько он не ощупывал воздух, проверяя каждый сантиметр пространства, и не рыл снег вокруг, ничто из этого не помогло ему открыть окно домой, поэтому он вернулся к Никсонам (те, как назло, забыли запереть дверь), и выгнать его оказалось невозможно. Мистер Никсон «ласково» называл его вместо цыганенка тараканом, которого никак не выжить из дома.
Своими частыми походами на тот перекресток Мэтью вскоре гордо заслужил звание местного сумасшедшего, и дети пару раз даже порывались забросать его камнями. Однако стоило один раз дать сдачи, как Мэтью тут же стал главарем этом банды мелочи и быстро нахватался у них еще более грубых кокни-словечек. Его словарный запас пополнялся изо дня в день, но совсем не теми словами английского языка, которые хотела бы слышать от него миссис Никсон.
В викторианской Англии больше и дольше всего мальчика поражали нищета, грязь и бесконечное уныние. Ему было сложно представить, что место, в котором он оказался, это настоящее прошлое, а не затянувшийся кошмар, и еще сложнее было осознать, что прошлое может быть настолько ужасным. Несколько месяцев он просыпался каждое утро и щипал себя за руку, не в силах осознать, где находится. Только получив подзатыльник от миссис Никсон, заметившей синяки на руках, он прекратил это делать. Еще дольше он не мог понять, на кой черт он вообще сдался этому семейству (семейство тоже недоумевало в одинаковой степени), но раз уж сдался, то принялся помогать им всеми силами. Он стремился доказать им свою полезность в награду за приют, чтобы его не выгнали, как только потеплеет, а затем как-то так вышло, что семья привыкла к нему, да и жители дома почти перестали называть его цыганским отродьем, и настала весна. Мальчик он был смекалистый, смешливый, и даже после трех недель непрекращающихся резей в животе из-за одной и той же картошки да хлеба он свой оптимизм не растерял. А уж когда он предпринял попытки к коммуникации (это он так называл свои неумелые попытки заговорить на английском), дело стало еще хуже. Потому что его было не заткнуть.
Уберите вашего цыгана! умоляла миссис Колтер, вталкивая мальчонку обратно в комнату семьи Никсон. Женщина жила одна над ними (это была редкость), а потому дети часто пугали ее под дверью или устраивали проделки днем.
Да чтоб тебя! орал иногда мистер Никсон, замахиваясь на Мэтью кулаком, когда тот умыкал последние остатки алкоголя, чтобы показать фокус компании, но тот неизменно ускользал, получая лишь очередной подзатыльник от миссис Никсон. Иногда мальчику казалось, что у него вся голова состоит из шишек, набитых ее тяжелой рукой.
Время в трущобах (а ведь это были еще не самые трущобы дети Никсонов водили его в самые ужасные места, кажется, намереваясь там оставить, но он неизменно следовал за ними обратно) текло невероятно быстро. Мэтью воровал газеты в квартале получше, где читал новости уже скоро он стал расценивать свою жизнь, как невероятное приключение или компьютерную игру: он словно бы застрял между страницами истории. Он немного потерял ощущение реальности и чувствовал вседозволенность. Так продолжалось до тех пор, пока бродяги у пивной не поколотили его так, что он еле унес ноги. Тогда он осознал, что точек сохранения в этом мире нет, и никто не даст ему начать сначала.