- Право, черти! - прибавила она.
Но самих дворников не было видно. Только голос из облака отвечал:
- Как же нам быть, когда сам поедет, дворы и перед домом улицу надо вымести. И принялись опять мести.
Галерея, или как дворники прозывали "галдарея", просыпалась. Лакеи чистили мундиры графа и сыновей его,
На другой стороне горничные отряхали пыль с платьев, ботинок графини, дочери ее и гувернантки.
Внизу, на обоих подъездах, швейцары ставили самовары. Один пузатый, плешивый, - не самовар, а швейцар, - со стороны графини, а другой, в военном унтер-офицерском мундире, со стороны графа. Нельзя было не заметить трубы из синей бумаги на одном из самоваров.
Был еще восьмой час утра. Оба швейцара (один пил кофе, а другой - чай) напились, оделись и ждали девяти часов, когда приносят письма и газеты.
С улицы городовой просунул было на двор голову и крикнул дворникам:
- Что вы, с ума, что ли, сошли, пыль столбом до самой крыши! Эк напустили!
Он закашлялся и плюнул. Тогда дворники очнулись:
- Сами же вы велели...- начал было один.
- Так я велел поливать, а вы что делаете, только пыль разводите!
Тогда дворники, один взял шайку, другой полоскательную чашку, стали поплескивать воду на двор и на мостовую перед домом.
Какой-то ранний прохожий, зажимая нос и жмурясь, спешил пройти мимо.
- Что это вы за пыль подняли на улице: нельзя дышать! - упрекнул он.
- Полиция велит! - сказал первый дворник.
С противоположной стороны ехала на дрожках барыня, и зонтиком, сколько могла, защищалась от пыли.
- Какая пыль! Что это вы, с ума сошли? - сказала она.
- Полиция велит! - отвечал второй дворник.
Около дома на другой стороне и около других домов дворники твердили то же самое и неистово мели улицу, не заботясь о прохожих и проезжих. У них была одна отговорка: "полиция так велит". Пыль кое-как осела.
Наконец ударило 9 часов, графу и детям его понесли чай, а графине, дочери и гувернантке - кофе.
Вот поехал и сам, то есть частный пристав. Он зорко осмотрел дом, улицу и двор, погрозил почему-то дворникам и вытянувшемуся в струнку городовому.
Почтальон принес газету, журналы и письма.
Тогда оба швейцара принялись разбирать, кому какие журналы, а кому письма.
- Кто его знает, по-французски это или по-другому; кому это письмо, а кому другое? - говорил военный швейцар.
- Уж я вам тысячу раз твердил, - заметил статский, - это по-французски, а это по-аглицки.
На это замечание военный только погладил свою голову и ничего не сказал, а сам, кажется, думал: "Бог знает, что ты там скажешь".
Статский высокомерно поглядел на военного, разобрал все по порядку, но все перепутал, так что потом пришлось все перебирать опять. В середине двора сверху раздался голос Чиханова:
- Дворник, дворник! Поди сюда!
Один из дворников уткнул только вверх голову и ничего не оказал. А товарищ ему тихо говорил:
- Не ходи, это Чиханов тебя зовет, опять куда-нибудь пошлет.
Первый в нерешительности смотрел вверх и ничего не говорил. Голос сверху опять повторил:
- Дворник, тебе говорят, иди сюда!
- Не ходи! - твердил товарищ его. - Он опять тебя пошлет куда-нибудь, к итальянцу, в Морскую, без денег, а там тебя в шею вытолкают.
- Как не ходить-то, - отвечал первый, - иной раз он в долг взять велит разного товару, а другой раз даст сотенную расплатиться там за все, что забрано в лавках; а когда станешь отдавать ему сдачи, рублев с лишком десять: "возьми, скажет, себе на чай!" Так-тось!
Сказав это, он пошел вверх к Чиханову. Тот велел ему зайти к итальянцу и в другие лавки, купить масла, сыру, вина и прочих закусок, а денег опять не дал.
Дворник постоял, постоял, взял записку - чего купить, и задумчиво, тихо, точно ногами считал ступени лестницы, пошел вниз.
- Опять денег не дал! - ворчал он про себя.