Самым высоким и примечательным в эстетическом отношении строением оказалась водонапорная башня времен Великого пути, то есть начала 20 века, - с основой из крупного камня, изящно-стройная, с крышей в виде остроконечной монгольской шапки. Деревянные выцветшие домики, покосившиеся, дырявые заборы, разбитые, с глубокими колеями дороги, одичало-буйно разросшиеся вширь и вверх тополя и черемухи, пустынные улицы, пьяный, мотавший встрепанной головой мужик, прислонившийся к стене магазина, - на что смотреть? Единственно, что показалось Ивану здесь живым и интересным - разветвленный железнодорожный узел, движение по рельсам оглушительно-важно гудевших тепловозов, деловитый скрежет вагонов, вихревой шум проносившихся мимо составов, а так - тихо, патриархально, уныло. Иван не хотел зевать, но - зевнул. Ему на минутку померещилось - солнце перестало светить, и вот-вот снова хлынет дождь. Но сквозь ветви осыпающихся тополей и черемух он разглядел чистый горизонт, высокое голубое небо, и притворился перед самим собой, что вполне доволен жизнью.
Курортные корпуса располагались в сосновом бору вблизи железной дороги. Иван язвительно поморщился. "Ну, какой же может быть отдых чуть не под вагонами? А впрочем, какая разница, где спрятаться от своих мыслей?" - И он размашисто закинул за плечо сумку.
Перепрыгивал и обходил лужи. В главном корпусе оформился; поселился в длинном деревянном бараке в одной комнате с двумя пожилыми мужчинами. Один, рослый, седобровый, добродушный дядька лет пятидесяти пяти, представился гимназическим преподавателем истории Садовниковым. Второй, щупловатый, с хитренькими подголубленными глазками, но весь какой-то мятый, потертый и будто бы пропылившийся; оказался пенсионером со стажем, бывшим складским работником. Отрекомендовался своеобразно:
- Честь имею представиться: Конопаткин Илья Ильич, не бомж, сразу предупреждаю, но проживаю в "Москвиче". Уж десятый годок! Супруга, видите ли, прогнала, как пса со двора. С бабеночкой застукала. В "Москвиче" и подловила, ги-ги-ги! А сюда прибыл, чтобы по-человечьи поспать. - И наигранно зевал и потягивался, успевая отхлебывать из бутылки пива. - Налить вам? Угощайтесь, не стесняйтесь! - простодушно предложил он Ивану из своей початой бутылки. - А может, мужики, по сто грамм сообразим? Ги-ги-ги!
Иван представился журналистом, но своей фамилии не назвал. От пива и ста грамм отказался. Повалялся в одежде на скрипучей железной кровати, с необъяснимой отрадой чувствуя затылком свежую сыроватую наволочку, обоняя запахи беленых стен, проклеенных газетами оконных рам, всматриваясь сквозь сверкающее окошко на лоскут чистого - все еще чистого! - неба. Закрывал на минуту глаза, чтобы объятнее почувствовать нежное томление, зачем-то и без видимых причин охватившее его душу. Хотелось радости, простоты и легкости.
Поговорили о том, о сем. Садовников и Конопаткин наперебой хвалили местные лечебные грязи и солевые ванны: обезноживших-де ставят на ноги, просто чудотворно омолаживают, приехал согнутым и злым, уедешь гоголем, жизнелюбцем, а женщин от бесплодия излечивают. Валит сюда народ, хотя место, мягко говоря, неудобное.
Делать в комнате, маленькой и тесной, было совершенно нечего, вышли на улицу. Солнце ярче сияло в ветвях высоких сосен, по тропкам, заваленным листвой, хвоей и шишечками, гуськом бродили курортники, чаще - пожилые. Иван приметил молодую, одетую в стильное, но не броское сиреневое пальто женщину. Она скромно сидела на краю обшелушившейся лавочки в тени бордово угасающей черемухи и вежливо, но все же с притворным вниманием слушала двух укутанных козьими шалями дам, которые щебечуще, как птицы, что-то ей рассказывали, перебивая друг дружку.