Когда немца спрашиваешь, он, поахав, поохав, скажет: "Конечно, позор, но другого выхода у Ульбрихта не было, поверьте мне, вся Восточная Германия сбежала бы. Берлин-то уж точно..."
Бедный, бедный Маркс...
Впервые я попал в Берлин в 1948 году. Тридцать лет тому назад. Корреспондентом "Литературной газеты". Город был разрушен, но улицы были подметены, ходили трамваи. Витрины забиты фанерой, посередине маленький квадратик стекла, сквозь него можно было разглядеть перочинные ножички, письменные приборы, открытки - их тогда уже было много: Берлин до и по...
Имперскую канцелярию еще не снесли. Броди по приемным, вестибюлям, гитлеровским кабинетам сколько влезет. Стены сверху донизу в автографах победителей. По запаху чувствуется, что руины используются, в основном, как общественная уборная. Мечта каждого солдата была дойти до Берлина и облегчиться на столе Гитлера. Думаю, что подавляющее большинство дошедших мечту свою осуществило, даже не найдя стола. Неподалёку от имперской канцелярии немыслимой помпезности и размеров памятник Вильгельму I. Бронзовые кони, лавры, победы и крылатые гении в таком количестве, что не помню, был ли сам император... Кажется, всё же был. Сейчас уже нету.
Тиргартен напоминал Арденнский лес 1918 года. Среди обугленных стволов то тут, то там белели безголовые, безрукие мраморные курфюрсты и принцы. На колонне в центре Зигесаллее, воздвигнутой в честь победы на Францией в 1871 году, - французский флаг.
А в воздухе, один за другим, каждые три минуты - "Боинги". Воздушный мост, Luftbriicke. Это были дни знаменитой берлинской блокады.
И всё же это был город. Разрушенный, нищий, задушенный блокадой, но по нему можно было ходить, ездить в метро из одного конца в другой. Только по надписям на мостовой ты понимал, что переходишь в другой сектор английский, американский, французский. Да по тому, что в киосках тех секторов газет и журналов было побольше.
Сейчас Стена...
Два города. Два мира. Совсем рядом. Мир обмана и попранных прав (новая, насмерть разя-щая рубрика "Правды") и мир истинной демократии, раскинувшейся от самой Стены до Тихого океана. И на всем 65-километровом протяжении этого, сделанного из бетона чудовищного сооружения - кресты, кресты, кресты... Под ними те, кого настигла пуля восточного пограничника или автоматической самострельной установки.
Всё вместе взятое это называется миролюбивой, последовательной политикой. И делается она руками тех, кто некогда водружал знамя над Рейхстагом. Ну, не тех, а их сыновей, внуков... Берлин, 17 июня... Будапешт... Прага...
Об этом я думал, разглядывая в бинокль двух советских ребят, стоящих в почетном карауле у памятника Победителю.
Недалеко от Фридрихштрассе, возле контрольно-пропускного пункта со странным названием Чекпойнт-Чарли, почти прилепившись к стене, - музей, самый интересный из всех, что я когда-либо в жизни видел. Музей берлинской Стены.
Нет, это не точно. Музей - это нечто тихое, спокойное, с анфиладами зал, дремлющими в углу сторожихами, собрание чего-то прекрасного, чем человечество может гордиться. Здесь же наоборот - нечто постыдное, человечество позорящее. На двух этажах тесного помещения, бывшего, очевидно, когда-то магазином, собрано с любовью и ненавистью всё, что связано с событиями 13 августа 1961 года.
(Я живо представляю себе картину - Ульбрихт у Хрущева. На столе поллитра. Беседуют. "Что делать, Никита Сергеевич? Бегут!" - "А ты их за фалды!" - "Не удержишь!" - "Мы вот удерживаем, а нас, смотри, сколько". "А наших не удержишь, хоть стеной окружай". - "Гениально! Молодчина! Когда там у тебя твой юбилей? Орденишко подкину...")
Я никогда не думал, что фотографии могут произвести такое впечатление. Честь и хвала тем, кто снимал.