оговорены конкретные издержки транспорта для продуктов А и Т.
Затем опять следует каскад таблиц и графиков, варьирующих различные альтернативы взаимодействия трудовых и капиталистических хозяйств. В параграфе 17 предполагаются даже серьезные политические осложнения:
Примем, что небольшая группа граждан нашего города силою оружия или каким-то иным способом овладевает другим таким же островом, как их родина, и устанавливает на ней режим частной собственности на землю. При этом они получают возможность переселять к себе на остров избыточное население с первого острова, благодаря чему оно наводняет второй остров в качестве наемных рабочих, которым дают ту же заработную плату, как и на первом острове[15].
При любых разнообразно абстрактных условиях и вытекающих из них вариантов как первой, так и второй главы в своих выводах всякий раз Чаянов демонстрирует, как в его утопическом государстве-острове (и даже островах) трудовое земледельческое население возрастает, а городское население и капиталистическое хозяйство уменьшаются вопреки очевидным социально-экономическим реалиям ХХ века. В целом, как подчеркивает вдумчивый критик чаяновской утопии И. А. Кузнецов, «логика принятой Чаяновым теории аграрного развития была однозначна: интенсификация земледелия ведет к аграризации и деиндустриализации страны. Трудовое крестьянское хозяйство эффективнее, чем капиталистическое. Однако эти выводы, особенно тот, что по мере интенсификации сельского хозяйства городское население должно сокращаться, откровенно противоречили действительности и тем самым демонстрировали абсурдность исходных предпосылок»[16].
В следующей утопии, написанной в принципиально иной манере, не маржиналистско-тюненовского трактата, а художественно-фантастической повести, Чаянов ввел много новых и разнообразных предпосылок, но и они, как оказалось, свидетельствовали лишь в пользу новых замечательных перспектив крестьянства.
Оптимизируя динамику артистического популизма: 1984 год
Повесть «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», пожалуй, самое знаменитое произведение Чаянова, в котором синтезированы его важнейшие социально-экономические и философско-эстетические воззрения[17]. Именно эта повесть заслуженно привлекала и будет привлекать внимание специалистов различных социальных дисциплин, интерпретирующих ее самыми разнообразными способами, часто с весьма противоречивыми выводами[18].
Эта повесть создавалась на стыке Гражданской войны и политики военного коммунизма в России, когда от имени красной и белой биполярной ортодоксии страна погрузилась в пучину всеобщей вражды. Чаянов, словно отталкиваясь от ужасов окружающей его военно-революционной разрухи и кровавого ожесточения борющихся сторон, переносится с помощью своего воображения в культурную, демократическую, между прочим, банально сытую и уютную сказочную Россию конца ХХ века, соответствующую, по-видимому, самым сокровенным желаниям автора.
Сюжет повести таков. В октябре 1921 года[19] ответственный советский служащий, один из высокопоставленных деятелей большевистской партии Алексей Кремнев, размышляя в своем рабочем кабинете о текущих событиях общественно-политической жизни, задается вопросом о возможных альтернативах развития человечества. Наедине с собой Кремнев не скрывает своего скептицизма: к 1921 году мировая революция везде победила, кажется, уже повсюду торжествует военный коммунизм со всеми его прелестями обобществления всего и вся вплоть до семейной жизни, всеобщей уравнительностью и повседневным продуктово-продовольственным дефицитом[20].
Размышляя, Кремнев намазывает масло на хлеб и запивает его кофе, добытыми на Сухаревском (черном, то есть незаконном) рынке. В рассеянности пробегая взглядом по корешкам книг в своем кабинете, на которых в основном красуются фамилии знаменитых интеллектуалов-социалистов различных оттенков, Кремнев, раскрыв томик Герцена, читает его пророчество о том, что социализм не вечен и его в будущем может постигнуть судьба реакционно-консервативного учения, что на смену социализму, возможно, придет некая новая грядущая революция.
Кремнев с иронией относится к этому пророчеству, полагая, что ни социалисты, ни тем более либералы, у которых вечно туго с утопиями, не в состоянии придумать никакого принципиально нового загадочного и прекрасного мира будущего. Задолго до Френсиса Фукуямы Алексей Кремнев переживает ощущение конца истории, как вдруг теряет сознание и приходит в себя лишь в следующей главе повести в сентябре 1984 года, в утопической Москве, в утопической России.