Его матери уже нет. Я про всех знаю, кто погиб в нашем доме. Дима и Боря тоже с Танюшей учились.
- У Екатерины Ильиничны?
- В их школе перед войной один десятый класс был... Не забудешь ко мне заходить?
- Что вы, Надежда Емельяновна!
- Я тогда еще поживу...
Она распрямилась и, как бы проверяя, сможет ли выполнить свое обещание, нарочито твердой походкой прошлась до окна и вернулась к дивану.
- Я часто вспоминаю, Петя, про наших мальчишек. И вот что думаю... О тех, которые трудились на заводах, в разных учреждениях, золотом на мраморных досках написано: "Здесь работали... Вечная слава!" И правда, выходит, никто не забыт и ничто не забыто. А мальчики нашего дома нигде еще не работали. Не успели они... Но они ведь не виноваты, что еще не работали? Они много чего не успели.
И тут я вскочил со стула от неожиданной мысли.
- Надежда Емельяновна... Послушайте! А если сделать доску, пусть деревянную или еще из чего-нибудь... и установить ее в нашем доме? В подъезде, возле лифта. Если сделать так, а?
- Как ты... говоришь?
- Если доску установить? - Я начал размахивать своими ручищами. - И плюс к тому еще летопись создать: "Герои, жившие в нашем доме!"
- Так делают... где-нибудь? - спросила она.
- Я точно не знаю... Но ведь и в учреждениях раньше гранитных и мраморных досок не было. А теперь есть! Все с чего-нибудь начинается. Вы подумайте: матери будут каждый день видеть, что их сыновья не забыты. И отцы будут видеть... и братья, и сестры.
Мысль, как бы мимоходом пришедшая в голову, становилась в моих глазах все более значительной и реальной.
- Вы подумайте: если даже сын или брат нигде еще не работал... ну, прямо из десятого на войну ушел, все равно о нем будет написано!
- А о дочери? - спросила она.
На следующий день я изложил свой план Екатерине Ильиничне.
- Если ты это сделаешь, я лягу в больницу со спокойной душой, - сказала она.
- Сделаю! Я уже и доску нашел. Мне ее оставил отец.
- Что значит... оставил?
- Он в последние годы места себе не находил. "Пользы от меня никакой!" - говорил маме. И она его нагружала заданиями. Которые были по силам... Вот заставила доску выстругать. "Сама не знаю зачем!" - сказала мне мама. А теперь известно зачем! Доска гладкая, прочная. И вся в прожилках, словно живая. Но главное - мне ее оставил отец. Даже можно сказать: завещал! Вот на ней...
- Никого не забудь! - перебила Екатерина Ильинична. - У вас в доме жили еще...
- Дима Савельев и Боря Лунько!
- Да, Дима и Боря. Нет идеальных? - Она снова с кем-то начала спорить. - А они, мои мальчики? А твоя мама? А ты? Впрочем... этого ты не слышал! Договорились?
- Не слышал.
- Нарушаю правила педагогики? Да нет... Основное ее правило - говорить правду! Ты согласен? Я слушаю... Отвечай.
- Согласен.
- Дима и Боря...
- Все разузнаю про них! - пообещал я.
- Жизни были короткие, а узнать можно много. Ты друзей своих подключи! Пусть помогают.
Мне хотелось сделать все самому - и я промолчал.
- "Герои, жившие в нашем доме"? - продолжала она. - Так ты хочешь назвать свою летопись?
- Так.
- Дима пропал без вести. А должен был стать известным! "Будущий Амундсен! Будущий Пржевальский!" - писали о нем в стенгазете.
- Опять это слово, - проговорил я. - Сколько "будущих" так и остались будущими... "Ненавижу войну!" - говорит моя мама.
- Так должны думать все! - властно произнесла Екатерина Ильинична. - А кто так не думает, тех надо судить... По крайней мере, судом совести. Ты часто цитируешь маму. Это мне нравится! - Она передохнула. - Когда Диме пророчили судьбу Пржевальского, он отвечал: "Хоть бы лошадью Пржевальского стать: поскакать по белу свету". Вместо портфеля рюкзак за спиной носил. На руке вытатуировал якорь. Это единственное, за что я его осуждала. "Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет...