Крона леса в темноте напоминает что угодно, кроме себя самой. И люди, бывает, тоже перестают быть похожими на людей, даже при свете дня.
Ямщик
Ямщик, остроносый востроглазый парень в вечно распахнутом тулупе, противу расхожему об нём мнения, был однолюб. Приглянувшуюся ему в юности девицу, он сосватал, взял в жёны, как положено, да с тех самых пор почитал и любил её всем сердцем. Принуждённый временами отдаляться от дома, он шибко страдал по своей любезной и привозил ей то гостинчик, то яркий лоскуток. Доставая нечто из-за пазухи по приезду, он любовался радости, с которой его сударушка хлопотала подле его подарков.
Вас, моя милая, дарить как самому искупаться в счастии, Выговаривал ямщик супруге, не сводя с неё сияющих глаз. Вы так хлопочете подле любой малости, что в другой раз стыдно.
Отчего же так-то? Сокрушалась догадливо супружница, потупив очи.
Так невелик подарочек Ответствовал ямщик, на что получал искренний ответ:
Помилуйте, не в самом подношении дело, но в том, что вы про меня не позабыли. Сколь у вас знакомств в дороге случается, не может быть, чтобы других, краше меня, не повстречалось.
Бывают и краше. Честно говорил ямщик жене. Но не для меня.
Надо сказать, что промеж собою супруги говорили уважительно, «на вы». Тем самым подавая правильный пример своим деткам, погодкам.
И семья у ямщика была крепкой, и изба, глиной да саманом1 замазана. Ни щелей, ни шаткой полочки, всё плотно, крепко, как и полагается
Полно вам, любезный! Кому вы сказки-то рассказываете?! Знаю я их, ямщиков этих!
В самом деле?! И что ж вам про них известно?
Да всё!
Даже то, как их латинянцы называли б2?
Всё вам чудить
Так вы про кого думаете, сказ?!
Про кого ж? Про ямщиков, тех, что по извозу.
А мы про птицу, про поползня, её ещё ямщиком кличут. Верная птаха, из наших, северных широт.
Нелюдь
Я наблюдал за тем, как рыхлые нити снегопада, сплетаясь в ровное, без узелков, полотно, укрывают видимое из окна пространство. Некий расторопный сновальщик, расположившись, вероятно, на какой-то из туч, трудился без передыха. Хлопья хлопчатой пряжи снежинок царапали оконное стекло, плавили об него свои роскошные безупречные формы, и в лёгком обмороке укладывались одна на другую, где придётся.
Невзирая на вселяющее умиротворение зрелище, на душе становилось неспокойно. Забираясь всё выше, снег кутал округу белым шарфом, и заодно скрывал от пернатых гостинцы, что оставила им напоследок осень. Окинув взором спелое разнотравье, кисти плодов, горсти рассеянных по земле семян и шкатулки пней, доверху наполненные сухими жучками, осень сверялась с листочками записей, что сделала себя для памяти, и кивала головой птицам:
Ну, теперь я спокойна, вам этого должно хватить до самой весны.
И что теперь?! Пусто на чистой скатерти снега. Зима, дабы не пропало, прибрала всё, выставив на холод до той самой весны, которую надеялись встретить птицы.
Привыкший к птичьей разноголосице ветер, задремавший об эту пору под шуршание снежных лепестков, встревожился. Охлопывая деревья по бокам, он стряхнул с них немного снега, и обнаружил там полные карманы птиц. Набившись плотно, те сидели в полном молчании, обдумывая несправедливую причину краткости жизни, наступившую куда скорее, чем они рассчитывали. До сего дня, причина была у каждого своя, то нынче Грядущая безкормица ясно давала понять, что большинству из них не суждено услышать не только весенней капели, но даже звона Рождественских колоколов.
Да что ж это такое! Всплеснул руками ветер. Первый снегопад, а вы уже распустили нюни. Ну-ка, дайте-ко я Проговорил он, и толкнул плечом одно дерево, другое, после чего дунул себе как следует под ноги, подобрав немного подол нежного платья первого сугроба. С ветвей, вслед за снежком, посыпались семена и сомлевшие ещё осенью букашки, а на земле, под стёртой позёмкой, показались нетронутые никем осенние припасы.
Птицы завозились возбуждённо, и, хлопоча крыльями, немедленно отправились заедать не случившееся, но пережитое уже горе. Благодарно шмыгая в сторону ветра, время от времени они жалобно поглядывая в моё окошко.
Да иду я уже, иду! Помахал я рукой и птицам, и ветру, надевая шапку. Направляясь в подпол, где с лета стоял припасённый для них провиант, слегка обиженный, я бормотал: