Бызову было стыдно участвовать в комедии. Может, еще и поэтому он не сообщал о делишках второго. Никогда и никому, хотя те, наверное, были достойны огласки. Второй же, понимая, что дела его шиты и крыты, (ведь никакие санкции к нему до сих пор так и не применены), к тому же видя краску на лице Бызова, приписывал все это к осознанию последним собственной вины. Ведь Бызов схватил наживку ту самую грудинку и, значит, у него самого теперь рыло в пуху. Второй полагал, что Бызов сломался. Но Бызов не сломался. Просто в растерянности отошел в сторону, поняв бессмысленность миссии по выявлению и пресечению.
Ему было ясно, что второй не переделается, потому что всегда был таким. И в детстве наверняка съедал свои пышки и кекс с изюмом, и кусок пирога с капустой прямо у раздачи. Все было бессмысленно: Бызов будет выявлять нарушения, а второй привычно покрывать излишки недостачей, а недостачу излишками из собственного рундука. И, выпроводив Бызова из закромов, тут же тащить в свою каюту целую сумку съестного, таким образом восстанавливая до следующей ревизии порядок вещей
Сосед, все еще пахнущий чем-то недоступным Бызову (возможно, тот и не пах: просто при виде соседа память Бызова сама выдавала вожделенный запах, а Бызов воспринимал этот фантом как истину) растолкал его, уснувшего после прочтения первого же абзаца классика.
Я у кока свинину из завтрашнего борща выдурил. И снасть приготовил. Американскую! (Снасть была японская Бызов это точно знал). Пошли
И Бызов отправился на палубу.
Насадив кусок свинины («Пожарить бы и съесть!» вихрем пронеслось в Бызовской голове) на крючок с трехметровым стальным поводком, привязанном к двадцатиметровому куску фала, они бросили его в воду.
Судно шло к следующей точке на предельных одиннадцати узлах. Так что весть о свинине распространялась по океану как минимум с той же скоростью, и рыбаки могли надеяться на то, что скоро у них клюнет.
И у них клюнуло! И они, промурыжив акулу минут сорок, вытащили ее и довольно долго ждали, когда она заснет
И опять Бызов, стараясь не дышать носом, отделял от выловленной акулы челюсть, зубы которой незаметно резали ему пальцы до крови, и вновь любовался тугой плотью акулы, в разрезе напоминавшей плоть осетра, виденного им в шестидесятых на прилавках продмагов
И тут Бызову настолько сильно захотелось осетрины, что он наконец поделился своими фантазиями с соседом. Тот, услышав о том, что акулу путем вымачивания в маринаде можно превратить в осетра, ухмыльнулся, неопределенно пожал плечами и согласился попробовать.
И они приступили.
Бызов отправился на камбуз и выпросил у кока бутыль уксусной эссенции, из которой компаньоны приготовили «маринад». В маринад поместили куски акулы и большую акулью печень. Некоторое время компаньоны смотрели, что будет. Глотая слюну и понимая, что осетрины ему сегодня не видать, Бызов отправился на камбуз резать вчерашний хлеб на сухари (сил уже не было терпеть голодуху). Сосед же остался на палубе менять маринад, который почему-то быстро желтел и пузырился.
Через два дня компаньоны решили отведать осетринки.
Бызов взял в руки отрезанный соседом кусок, потерявший и цвет, и структуру, но только не запах мочи (тот упорно не сдавался маринаду) и содрогнулся.
Не могу, сказал Бызов.
Может, тогда попробуем ее печень? предложил сосед. По-моему, она не так воняет.
Еще как воняет! не согласился Бызов.
Ну и пусть! Печень акулы голый витамин А. Из нее в Штатах во время Второй мировой добывали этот самый витамин для американских летчиков. А чем мы хуже американских летчиков, а?! И ухмыляясь, сосед выпятил белоснежную грудь со звездно-полосатым флагом от плеча до плеча.
И они оба проглотили по кусочку акульей печени Бызов, дрожа от омерзения, а сосед, натянув на лицо вежливую улыбку.
Ночью Бызов взвыл.
По всему телу у него высыпали прыщи, и Бызов принялся их расчесывать сразу двумя пятернями. Когда же до крови расцарапал руки и ноги, у него вдруг зачесалась еще и спина, притом в местах, куда Бызову было не добраться.
И Бызов понял, что только содрав с себя кожу, он сможет жить дальше.
Наутро, однако, Бызов не умер. Заляпав кровью простыню, он худо-бедно притерпелся к зуду, то и дело смачивая расцарапанные места собственной слюной и лишь иногда, когда терпеть уже не было сил, пуская себе свежую кровь.