— Что-то странное или необычное?
Я задумчиво снизу изучаю мощный волосатый подбородок дикого кабана.
— Трофейные головы животных на стене. Кабан и олень.
— Вот видишь! — обрадовался Байрон. — Уже два варианта.
— Не думаю. Нормальный мужик скорее назначит паролем место, где получил незабываемый кайф от такого убийства. Есть одна фотография. — Я сажусь к компьютеру. — Заставка на экране. Мне нужно… — Я задумываюсь. — Мне нужна кличка его собаки. Точно. Охотничья собака. Рыжий сеттер.
— Перезвоню через минуту.
— Он уже на связи, да? Твой заказчик?
— Не нервничай, — строго приказал Байрон и отключился.
Я сидела тихо, не двигаясь. Думала, как можно назвать такого великолепного ирландского сеттера. Мама против собак и кошек в доме. «Никто не смеет навязывать мне условия существования, — так, кажется, она выразилась, рассматривая серого котенка, которого я принесла в десять лет. — Никогда не буду использовать животных как игрушки или средство от одиночества и тебе не разрешу».
В кармане куртки завибрировал телефон.
— Клёпка, — сказал в трубку Байрон.
— Не может быть, — я с сомнением посмотрела на заставку. Такая шикарная сука должна иметь царское имя.
— Точно. Клёпка. Зарегистрирована. По паспорту — Клеопатра.
— Это другое дело, — сказала я и набрала девять букв.
Дальше все было просто: коды доступа — перекачка — подтверждение — выход из системы — ванная комната — форточка — лестница — туалет внизу — бар — текила.
— Текила? А сколько тебе лет, девочка? — это бармен.
— Пошел ты!
* * *
В машине меня стало тошнить. На Байрона, как всегда после дела, накатила эйфория.
— Мы никогда столько не отгребали. На что потратишь деньги?
— Не знаю. Открой форточку, — я задыхалась.
— Ты чего? — Он присмотрелся. — Чего такая бледная?
Я вышла на мокрый асфальт. В мире явно что-то изменилось.
— Байрон, сейчас у нас что? — спросила я, задрав голову вверх.
— Сейчас у нас ночь, пятница на исходе, двадцать три часа, сорок три минуты.
— А в природе?
— А в природе у нас октябрь. Залезай в машину, простудишься.
* * *
Час ночи. Если точно — ноль один час, ноль семь минут. Я стою у разложенного дивана. Мама запойно спит. На тумбочке — стакан с водой и пустая оболочка от какого-то порошка.
— Мам! Мамавера!
Она пошевелилась. Если это было снотворное, будить бесполезно. Я наклоняюсь и осторожно тащу к себе серый мешочек из-под ее подушки.
— Не трогай, — сонно приказывает она, не открывая глаз.
— Это что, мои волосы?
— Не трогай. Ты выбросила, а я подобрала. Что случилось? — она садится и смотрит на часы в телефоне рядом со стаканом. Потом закрывает глаза. — Как добралась?
— Байрон подвез.
— Есть хочешь?
— Нет. Мам, я…
— У тебя ломка?
— С ума сошла? Какая ломка?!
— Ты трезвая?
— Трезвая. Я лучше пойду. Спи дальше.
— Если ты трезвая и не в ломке, почему не спишь?
— Спросить хотела. Мой отец, он…
Мама тут же меня перебивает — реакция на кодовое слово «отец» — и с монотонностью магнитофонной записи выдает бесстрастно:
— Был разведчиком, погиб при исполнении, награжден посмертно. Тебе тогда было три года, ты ничего не помнишь.
— Это я уже слышала. Есть что-нибудь новенькое?
Она удивилась, открыла глаза и нащупала мою руку.
— В каком смысле — новенькое?
— Например… — я сажусь к ней на краешек дивана, — какое у него было задание и как он умер.
— С чего вдруг такой интерес? — прищурилась мама и провела рукой по остаткам волос на моей голове.
— Сегодня что-то изменилось в мире. Я подумала…
— Ты раньше никогда не интересовалась подробностями.
— Я была уверена, что это такая отмазка. Летчик, разведчик… В доме всего одна фотография подозрительного мужчины во фраке. Никаких семейных снимков, никаких документов о нем. А тут вдруг я подумала, что это может быть правдой.