В душе Маргарет считала, что Мануэль был жестоким отцом, ребенок скорее боялся его, чем любил. Но об этом не стала говорить Федерико, потому что могла и ошибиться: отца и сына она видела вместе всего-то несколько раз. Что поделаешь, Маргарет жила и работала в Копенгагене, а сестра с семейством — в родном благословенном Орхусе.
— А вы, оказывается, не любили моего брата? — холодно заметил Федерико.
Миссис Верн неожиданно для себя вновь взглянула на сидящего перед ней мужчину. Теперь его глаза были скорее задумчивыми, чем враждебными. И все же она ни на грамм не испытывала к нему доверия.
— Почему вы так решили?
— Разве я ошибся?
— Он был мужем Карен, и она любила его.
— Это не ответ, — произнес Федерико мягко.
— Я так не думаю. — Маргарет подняла подбородок, сжала губы, сузила глаза. Холодная, недоступная женщина. Шкатулка, запертая на ключ...
— Вы считаете, ваша сестра вышла замуж неудачно? — высказав это предположение, Федерико наклонился в сторону гостьи.
«Вы считаете...»! Еще бы! Она до сих пор уверена: Мануэль был недостоин Карен.
— Думаю, отношения сестры и Мануэля — их личное дело. Не стоит ворошить прошлое.
— Совершенно с вами согласен. Тем не менее я угадал ваше особое отношение к покойному брату. — Федерико подмигнул, как заговорщик.
— Считаю преждевременным с вашей стороны делать какие-либо выводы. Мы знакомы несколько часов, да и брата вы давным-давно не видели, — сказала, как отрезала, Маргарет. Она решила, что поставила Федерико мат в два хода.
Тот молча откинулся в кресле, расположившись поудобнее. Миссис Берн угадала какое-то «душевное движение, отразившееся в глубине его темных глаз. Возможно, в этот момент он вспомнил те годы, когда они с братом были еще вместе... Но Федерико, судя по всему, не отличался сентиментальностью и мягкостью. И Маргарет призналась себе, что именно в этом крылся секрет его притягательной мужественности. Он выглядел грубым, циничным, безжалостным, сексуальным, очень сексуальным. Скорее всего, этот сеньор в постели был динамитом.
Эта мысль поразила ее, она даже выпрямила спину, и, словно отгоняя наваждение, встряхнула копной платиновых волос. С чего бы ей такой бред пришел в голову? Она, Маргарет, верно, медленно сходит с ума. Испанское солнце ей явно вредит.
— Что случилось? — Глаза Федерико на этот раз сделались серыми, чуточку встревоженными. Нет, ни одна мелочь в ее поведении не ускользала от него.
— Ничего. — Маргарет придала своему голосу холодность и равнодушие. — Если позволите, мне бы хотелось вернуться обратно в дом.
— Я не против, — спокойно откликнулся он. — Кстати, мы должны еще посмотреть автомобили, помните?
— Это интересно Рикардо, а мне — нет, и вы прекрасно об этом знаете. Вовсе я не собиралась разглядывать вашу семейную автоколлекцию.
Он улыбнулся.
— Жаль, до гаража рукой подать.
— Это не имеет значения. — С плохо скрываемым раздражением она смерила его взглядом. — Вы гостеприимны, идете навстречу пожеланиям своих гостей. Не так ли, сеньор Бокерия? Не заставите же вы меня делать что-либо насильно?
Каждое ее слово звенело, словно льдинка. Федерико снова улыбнулся и произнес с невозмутимым видом:
— Согласитесь, мое поведение зависит от гостьи.
Боже мой, поразительная вежливость, убийственная вежливость! — подумала она.
— Или вы думаете, мои соотечественники в середине двадцатого века зря дали женщинам право голоса?
Ах, да он еще и язвит!
— Мужской шовинизм, сеньор Бокерия, вас не украшает. Неужели вы один из тех откровенных эгоистов, у которых вызывают аллергию женщины с собственным мнением? А что вы думаете о прекрасной половине человечества вообще? Впрочем, могу догадаться. Вы считаете — наше предназначение рожать да хлопотать по хозяйству.