Художественно этот портрет безупречен, хотя я не могу представить себе, как бы я стал бригадиром (мне это предлагали когда-то неоднократно), ибо хуже того, чтобы приказывать другим работать, хуже такой должности, в моем понимании, в лагере нет. Заставлять работать арестантов - не только голодных, бессильных стариков-инвалидов, а всяких - ибо для того, чтобы дойти при побоях, четырнадцатичасовом рабочем дне, многочасовой выс-тойке, голоде, пятидесяти-шестидесятиградусном морозе, надо очень немного, всего три недели, как я подсчитал, чтобы вполне здоровый, физически сильный человек превратился в инвалида, в "фитиля", надо три недели в умелых руках. Как же тут быть бригадиром? Я видел десятки приме-ров, когда при работе со слабым напарником сильный просто молчал и работал, готовый перенес-ти всё, что придется. Но не ругать товарища. Сесть из-за товарища в карцер, даже получить срок, даже умереть. Одного нельзя - приказывать товарищу работать. Вот потому-то я не стал бригади-ром. Лучше, думаю, умру. Я мисок не лизал за десять лет своих общих работ, но не считаю, что это занятие позорное, это можно делать. А то, что делает кавторанг,- нельзя. А вот потому-то я не стал бригадиром и десять лет на Колыме провел от забоя до больницы и обратно, принял срок десятилетний. Ни в какой конторе мне работать не разрешали, и я не работал там ни одного дня. Четыре года нам не давали ни газет, ни книг. После многих лет первой попалась книжка Эренбур-га "Падение Парижа". Я полистал, полистал, оторвал листок на цигарку и закурил.
Но это личное мнение мое. Таких бригадиров, как изображенный Вами, очень много, и выле-плен он очень хорошо Опять же в каждой детали, в каждой подробности его поведения. И испо-ведь его превосходна. Она и логична. Такие люди, отвечая на какой-то внутренний зов, неожидан-но выговариваются сразу. И то, что он помогает тем немногим людям, кто ему помог, и то, что радуется смерти врагов, всё верно. Ни Шухов, ни бригадир не захотели понять высшей лагерной мудрости: никогда не приказывай ничего своему товарищу, особенно работать. Может, он болен, голоден, во много раз слабее тебя. Вот это умение поверить товарищу и есть самая высшая доблесть арестанта. В ссоре кавторанга с Фетюковым мои симпатии всецело на стороне Фетюкова. Кавторанг - это будущий шакал. Но об этом - после.
В начале Вашей повести сказано: закон - тайга, люди и здесь живут, гибнет тот, кто миски лижет, кто в санчасть ходит и кто ходит к "куму". В сущности, об этом - и написана вся повесть. Но это - бригадирская мораль. Опытный бригадир Кузёмин не сказал Шухову одной важной лагерной поговорки (бригадир и не мог ее сказать). Что в лагере убивает большая пайка, а не маленькая. Работаешь ты в забое - получаешь килограмм хлеба, лучшее питание, ларек и т. д. И умираешь. Работаешь дневальным, сапожником и получаешь пятьсот граммов, и живешь двадцать лет, не хуже Веры Фигнер и Николая Морозова держишься. Эту поговорку Шухов должен был узнать на Ижме и понять, что работать надо так - тяжелую работу плохо, а легкую, посильную - хорошо. Конечно, когда ты "доплыл", и о качестве легкой работы не может быть речи, но закон верен, спасителен.
Каким-то концом эта новая для Вашего героя философия опирается и на работу санчасти. Ибо, конечно, на Ижме только врачи оказывали помощь, только врачи и спасали. И хотя поборни-ков трудовой терапии и там было немало, и стихи заказывали врачи, и взятки брали - но только они могли (спасти) и спасали людей.
Можно ли допустить, чтобы твоя воля была использована для подавления воли других людей, для медленного (или быстрого) их убийства. Самое худшее, что есть в лагере,- это приказывать другим работать. Бригадир - это страшная фигура в лагерях. Мне много раз предлагали бригади-ром. Но я решил, что умру, но бригадиром не стану.
Конечно, такие бригадиры любят Шуховых.