— Ах вон что! — Она изумилась. — Ну садитесь, Сережа, так и быть. Постараюсь вам заменить врача.
Она вымыла руки, взяла кусочек ватки и, положив ладонь на его голову, негромко-ласково приказала ему:
— Смотрите на меня. Нет, не в сторону. На меня смотрите. Мне в глаза. Ну!
Он увидел перед собой ее улыбающиеся губы — они приближались к его лицу, — и эта улыбка все нежно дрожала в уголках Лидиного рта, влажно блестели белые зубы, когда она пальцами притронулась к его векам. Ему больно было смотреть на ее зубы, и он зажмурился, дернулся на стуле.
— Сережа, смотрите мне в лицо. Экий вы!.. — повторила она и засмеялась. Он открыл глаза, его взгляд неуверенно коснулся темной глубины ее зрачков, и он внезапно задохнулся от волнения, громко сглотнул, слыша этот отвратительный щелчок в горле. Она спросила, высоко подняв брови:
— Вам больно? Бе-едненький, — и вытерла его лоб ватой.
— Нет… Ни капли… — прошептал Сергей.
— Ну вот и все, — сказала она со вздохом. — Соринки были по всему глазу. Едва не выдернула все ваши длинные ресницы. Зачем у вас такие длинные ресницы? Мужчине ни к чему.
Сергей поднялся, потный, не зная, куда девать руки, стал мять кепку, пробормотал:
— Спасибо. По гроб жизни вам благодарен, спасибо…
— О, пожалуйста! Не за что! — шутливо воскликнула Лида. — Так, значит, вас Банников послал? Знаете, Сережа, заходите ко мне. Я слышала, вы любите читать. У меня маленькая библиотечка. Буду рада вас видеть.
И он, не ответив, вышел от нее, повторяя про себя: «По гроб жизни вам благодарен». Он готов был ударить себя, вспоминая эти слова: нужно же было сказать такую глупость! Дурак — и больше ничего!
После того дня он стал заходить к Лидии Александровне. Его тянуло по вечерам в ее чистенькую, маленькую комнатку с всегда опрятными и белыми занавесками на окнах, с прохладой вымытого деревянного пола. Керны, образцы, куски породы аккуратно лежали на столе, незнакомо и сладковато пахло духами, веяло покоем, непорочно секретным миром, в котором жила она. Сама Лида в спортивной безрукавке, натянутой на ее острой груди, встречала его очень приветливо, улыбаясь ему радостной улыбкой, и крепко, не по-женски пожимала его руку: «А, Сережа, проходи, проходи».
Однако было ему неприятно и странно то, что Банников иногда сидел тут же; сквозь дымок папиросы с любопытством поглядывал на Сергея, как бы следил за его неловкостью, за его скованными движениями, и барабанил пальцами по коробке папирос; всегда бледное лицо его было внимательно-спокойным. Он говорил:
— Садись, Сержик, потолкуем за жизнь. Лида любит слушать спор двух мужчин. Я прав, Лидия Александровна?
— Что ж, я готова, — почему-то хмурясь, говорила она.
Но однажды, выходя от нее, не успев закрыть дверь, он услышал, как она со слезами в голосе крикнула Банникову:
— Какой вы мужчина? Вот Сергей — это мужчина. Люди с такими глазами добиваются чего хотят. А вы? Что вы?.. Молодой старик!
— А может быть, вы перестанете, Лидочка, — сдержанно ответил Банников, — вообще… говорить обо мне то, что вам кажется? Зачем громкие слова?
— Нет, не перестану!
— Лидочка, чего вы хотите?
— Я от вас ничего не хочу! Идите! И не простудитесь по дороге. Спокойной вам ночи, да попросите хозяйку, чтоб пожарче натопила печку! И советую купить перину… И говорить пошлости этой перине!
Услышав это, Сергей почувствовал смутную радость, и радость эта была точно ворованной, тайной, в которой он мог признаться только самому себе.
Через два дня после ее прихода Сивошапка в интересах мужского самолюбия объявил внеочередной аврал, и относительный порядок в комнате был все же наведен. Банников спокойно заявил по этому поводу.
— Женщины — это лобное место времен боярской думы. Нет, никогда не женись, Сережа.
