У нас, ребят, родившихся в пятидесятых, имелась некоторая подробность: одни были детьми отцов-фронтовиков, другие — отпрысками родителей, не поспевших на поле брани. “Так ли это важно?” — спросите вы. Отвечу: в будни, наверное, и не очень важно, но вот в праздники, особенно 9 Мая…
В этот день, звеня медалями, во двор нашего общежития выходил дядя Коля Калугин и, не выпуская изо рта дымящейся “беломорины”, подзывал своего сына — моего друга Мишку, клал ему на плечо искалеченную двухпалую руку, и они отправлялись на угол пить соответственно пиво и лимонад. Это впечатляло, тем более что мой собственный отец непростительно замешкался родиться и опоздал к всенародной схватке с фашизмом.
Наше общежитие имело свой собственный двор, забетонированный каменной стеной с воротами, запиравшимися на огромный засов. Все это осталось от купца-оптовика, который интересовался политикой и даже прятал у себя под видом дворника известного революционера-террориста.
Мы делили двор с заводской столовой, поэтому он всегда был завален пустыми ящиками, коробками, картофельной шелухой, а в здоровенных алюминиевых кастрюлях заветривались свежеоскобленные ребра и мослы. Казалось, наряд милиции недавно спугнул компанию подгулявших людоедов.
Именно здесь, “на ящиках”, и собирались мальчишки общежития для решения своих серьезных проблем. Карманные деньги в ту пору водились только у Леника, сына заместителя директора молокозавода, поэтому на роль всеобщего эквивалента стихийно выдвигались то марки, то старинные монеты, то боевые медали… К этим знакам воинской доблести тогда относились без надлома, отцы охотно выдавали детям для игр, а в случае потери ограничивались дежурными подзатыльниками.
Ходили по рукам и бесхозные медали тех, кто не дожил до того времени, когда на смену слову “фронтовик” окончательно пришло слово “ветеран”.
К нам “на ящики” нередко заглядывал и даже подсаживался комендант общежития Семен Валерьянович Черенцов, пузатый, краснолицый дядька с мягким, задушевным голосом, каким в радиопостановках обычно говорят волшебники или маскирующиеся предатели Родины. В нашем общежитии Черенцова за глаза звали “Ветераныч”.
Итак, он приходил к нам “на ящики”, подсаживался и некоторое время внимательно слушал, как мы взахлеб пересказываем друг другу содержание фильма, виденного накануне в кинотеатре “Новатор”. Потом, выбрав паузу, Ветераныч вздыхал и клал нам на плечи свои пухлые руки. На тыльных сторонах ладоней у него были синие пороховые татуировки: на левой — окутанная язычками пламени дата — “1941”, на правой — перевитая лаврами и лентами другая дата — “1945”. Мой друг Мишка, попытавшийся однажды наколоть на руке собственное имя и потом в течение месяца не имевший возможности сесть на вспаханный отцовским ремнем зад, уверял, будто сделать такую, как у Ветераныча, татуировку стоит больших денег…
Итак, Ветераныч клал нам на плечи свои пухлые ладони и говорил:
— Эх, пацаны, пацаны… Чирикаете тут под мирным небом, а сами не знаете, сколько за ваше счастливое детство отцов-дедов полегло!
— Знаем! — твердо ответствовал замдиректоровский Леник. — Двадцать миллионов. В учебнике написано.
— А ты таблицу умножения знаешь?
— Знаю.
— Тогда написанное в учебнике завсегда на два умножай! Не ошибешься. Вымостили дорожку от Москвы до Берлина нашими косточками…
— Зато мы победили! — вмешался в разговор мой друг Мишка.
— Победили, — задумчиво согласился Ветераныч, достал жестянку с ландрином, заменявшим ему папиросы, и, не предложив нам, бросил два зеленых леденца в рот. — А почему победили? Тут имеются два фактора. Во-первых, немцы сил не рассчитали — вот и подавились.