Я и дороги толком не знаю. Такой замечательный конь, куда умнее меня.
Шаста сказал:
– Оставь ты их! Видишь, они не хотят…
– Мы хотим! – перебила его Уинни.
– Вот что, – сказала девочка. – Против вас, господин конь, я ничего не имею, но откуда вы знаете, что этот мальчишка нас не выдаст?
– Скажи уж прямо, что я тебе – не компания! – воскликнул Шаста.
– Не кипятись, – сказал конь. – Госпожа права. Нет, – обратился он к ней, – я за него ручаюсь. Он верен мне, он добрый товарищ. К тому же он, несомненно, из Нарнии или Орландии.
– Хорошо, поедем вместе, – сказала она, но не мальчику, а коню.
– Я очень рад! – сказал конь. – Что ж, вода – позади, звери – тоже, не расседлать ли вам нас, не отдохнуть ли, и не послушать ли друг про друга?
Дети расседлали коней, кони принялись щипать траву, Аравита вынула из сумы много вкусных вещей. Шаста есть отказался, стараясь говорить как можно учтивей, словно настоящий вельможа, но в рыбачьей хижине этому не научишься, и получалось не то. Он это, в сущности, понимал, становился все угрюмей, вел себя совсем уж неловко; кони же прекрасно поладили. Они вспоминали любимые места в Нарнии и выяснили, что приходятся друг другу троюродными братом и сестрой. Людям стало еще труднее, и тут Игого сказал:
– Маленькая госпожа, поведай нам свою повесть. И не спеши, за нами никто не гонится.
Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой рассказ. Надо сказать вам, что в этой стране и правду, и неправду рассказывают особым слогом; этому учат с детства, как учат у нас писать сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если я не ошибаюсь, не читает никто и никогда.
3. У врат Ташбаана
– Меня зовут Аравитой, – начала рассказчица. – Я прихожусь единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына Кидраш-тархана, сына Ильсомбрэз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделен правом стоять в туфлях перед Тисроком (да живет он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова. Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой еще мал. Случилось так, что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей черным, пока я жила в отчем доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошел в милость к Тисроку (да живет он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во владение города, а вскоре станет великим визирем, Годами он стар, видом гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых он милостиво принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.
Когда я это узнала, солнце померкло для меня и я легла на ложе и плакала целые сутки, Наутро я встала, умылась, велела оседлать кобылу по имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и поскакала в зеленый дол. Там я спешилась, разорвала мои одежды, чтобы сразу найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила как дочь человеческая: «О, госпожа, не губи себя! Если ты останешься жить, ты еще будешь счастлива, а мертвые – мертвы».
– Я выразилась не так красиво, – заметила Уинни.
– Ничего, госпожа, так надо! – сказал ей Игого, наслаждавшийся рассказом. – Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им владеет. Продолжай, тархина!
– Услышав такие слова, – продолжала Аравита, – я подумала, что разум мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше, чем комариного жала.