Однако прежде чем исчезнуть совсем, продолжая играть для уличной толпы, он обернулся и громко объявил:
— О, эта вонючая грязь под нашими ногами, мы не забудем тебя до самой смерти! Даже теперь ты напоминаешь нам о нашей бренности! Зловоние от трупов повешенных тяжело витает над нашим сказочным городом…
Между развевающимися простынями, схватив Розенкранца, неистовствовала прачка:
— Вот тебе! Вот тебе, проклятый маленький урод! Не будешь больше портить мое белье!
— Отстань, дай мне дорогу! — в панике кричал Розенкранц.
Обернувшись, сэр Дэнни увидел, что молодой человек отчаянно отбивался, но мускулистая прачка легко оторвала его от земли и, основательно встряхнув, грозно прорычала:
— Это моя улица! Не родился еще тот наглец, который прошел бы здесь без моего разрешения!
Ноги Розенкранца болтались высоко над землей.
— Конечно, миледи, — прохрипел он в ответ, — но только вон те солдаты собираются нас прикончить.
— Вон те солдаты? — Прачка швырнула Розенкранца на землю и обернулась в начало переулка, загородив при этом своими необъятными габаритами солнечный свет.
Высунувшись из-за мокрых простыней, словно из-за театрального занавеса, сэр Дэнни с пафосом воскликнул:
— Они идут! Они приближаются! Нечестивые варвары изрыгают проклятия на наши головы из пышущих жаром глоток, и сам великий Юпитер…
Поднырнув под простыню, Розенкранц схватил сэра Дэнни за руку и потащил его подальше от толпы возбужденных зрителей, сквозь которую пробивались солдаты Эссекса.
— Убирайтесь прочь, вы, неповоротливые бездельники! — взревела прачка. — Это мой проулок, и никто…
Солдаты отпихнули ее с такой силой, что прачка со всего размаха шлепнулась в лужу. Ее объемистая туша вызвала в луже небольшой шторм, залив стену дома. Прачка зашлась в истошном вопле, изрыгая ругательства, от которых и мужчины залились бы краской.
Не обращая внимания на беснующуюся прачку, солдаты проложили себе дорогу, разрубая шпагами простыни и топча башмаками белье. Сэр Дэнни и Розенкранц изо всех сил рванулись было вперед, чтобы достичь конца переулка, но тут острая, блестящая на солнце сталь клинков преградила им путь. Бежать было некуда.
— Словно бешеные собаки, — пробормотал сэр Дэнни, разглядывая солдат графа Эссекса. — Эй, ваши лица без слов говорят о вашем низком происхождении и дурных нравах!
— Дэнни, не надо… — Розенкранц едва мог говорить от страха. — Не дразни их… Не надо…
Сэр Дэнни взглянул на грозно нависших над ними воинов. Кожаные латы, испещренные шрамами лица и угрожающе поблескивающие мечи не предвещали ничего хорошего, и сэр Дэнни почувствовал, что им тоже начинает овладевать страх. Это уже было не театральное представление, не воображаемая опасность, которую можно одолеть бравыми словами. И сэр Дэнни сделал наихудшее, что мог только сделать в этой ситуации обычный человек. Он убедил себя, что должен встретить опасность, как подобает истинному дворянину, преступившему закон, и умереть за свою дерзость.
Но Розенкранц! Розенкранц не должен погибнуть! Боги, он, сэр Дэниэл Плаймптон, эсквайр, не допустит этого!
Призвав на помощь все свое театральное искусство, сэр Дэнни сгорбился, расслабил мускулы, и сразу же крепкий, живой пятидесятилетний мужчина превратился в беззащитную жертву. Голосом, в котором было больше вины, чем пафоса, сэр Дэнни сказал:
— Итак, моя мольба услышана: закатывается солнце этой жизни, столь долго пробывшей в земной юдоли. — Он оттолкнул от себя Розенкранца в ту сторону, откуда легче всего было улизнуть. — И все-таки молодость ускользает между кривыми ногами старости и, убегая от опасности, снова пробуждается для лучших времен…
Сэр Дэнни не сомневался, что Розенкранц понял, но тот отступил на шаг и, отрицательно помотав головой, твердо ответил в том же духе:
— Юность и старость умрут вместе и, объединившись, отдадут жизни этой благословенной земле!
В мгновение ока сэр Дэнни потерял все свое красноречие.
— Черт тебя подери, Розенкранц! Если эти болваны узнают…
— Болваны? — Командир отряда, одноглазый, огромный и нескладный, схватил Розенкранца за длинные волосы.