Более года они были разлучены. Срочно вернувшийся во Францию с герцогом Лозеном для того, чтобы передать королю весть о победе при Йорктауне. Жиль не без сожаления вынужден был оставить Понго. Он полагал, что путешествие его будет кратким и он вернется в Соединенные Штаты для скорейшего завершения кампании, которую генерал Вашингтон с помощью экспедиционного корпуса Рошамбо держал отныне прочно в своих руках. Молодой человек действительно полюбил эту великую и великолепную страну, в которой совсем еще девственная природа казалась только что вышедшей из рук Создателя, где люди еще сохраняли чистоту, отвагу, страстность, жестокость и наивность, свойственные детским сердцам.
Он полюбил эту страну, где благосклонная судьба подарила ему на мгновение отца, которого он уже отчаялся найти, где незаконнорожденный ребенок, названный Жилем Гоэло, превратился в шевалье де Турнемина.
Воля короля не позволила новоиспеченному шевалье, произведенному в лейтенанты драгунов королевы, возвратиться к своим боевым соратникам и вновь ринуться с ними в схватки, молниеносные засады, за которые индейцы дали ему прозвище «Беспощадный кречет, наносящий удары в тумане», в скором времени сократившееся до просто Кречет.
По возвращении весной 1783 года генерала Рошамбо и его войск для Жиля было большим сюрпризом увидать Понго, которого захватил с собой его друг Аксель де Ферсен.
— Если бы я его не взял, он отправился бы к тебе вплавь, — доверительно сказал ему швед после первых горячих объятий. — Шевалье, ты нашел в нем верного слугу, который не боится никаких испытаний. Этот человек действительно не жил со времени твоего отъезда. С тех пор, когда я дал ему слово взять его с собой, он ни на минуту не уходил с пристани, оставаясь там день и ночь.
Понго воссоединился с Жилем так же естественно и просто, как воды реки воссоединяются с морем. Он вновь взял на себя обязанности слуги и телохранителя, и никакие перемены в образе жизни не отражались на его бесстрастном лице. Если индеец, повсюду сопровождавший Жиля, и вызывал живое любопытство присутствующих, то сам Понго не проявлял никакого любопытства ни к городам, ни к улицам, ни к обычаям Франции.
Это было свойственно его расе — оставаться невозмутимым как в радости, так и в страданиях.
Для самого же юного хозяина это событие стало поистине освобождением, поскольку, когда Жиль после трагедии в Тресессоне прибыл в полк, расквартированный в Понтиви, он очутился в ситуации, далекой от той, которую он ожидал найти. Будучи лейтенантом «на очереди», он надеялся, что его представление полковнику шевалье де Куаньи будет простой формальностью, а оказалось, что он уже был включен в состав полка по причине печальных последствий дуэли, которая накануне его приезда столкнула двух офицеров, в результате чего один оказался в госпитале, а другой — на кладбище.
— Вы прибыли очень кстати, — заявил шевалье де Куаньи, с интересом разглядывая американского бойца. — Наконец-то мне прислали кое-что получше, чем придворный цветочек, который более всего интересуется блеском сапог и белизной манжет. Вас стоит зачислить в мой полк. Предупреждаю, вам придется страдать. Кстати, вы умеете играть в шахматы?
— Немного, — ответил Жиль, давно уже приобщенный к тонкостям этой благородной игры заботами своего крестного аббата де Талюэ.
— Отлично, по крайней мере, у нас будут приятные вечера, поскольку здесь, если бы не это развлечение, можно умереть от скуки. Вас определили на квартиру к вдове Жан, на площади Мартрей. Там жил ваш несчастный предшественник.