(Хохот в зале).
Я Вас про Айболита не спрашивал, про него мы все уже знаем от свидетеля Корнея Ивановича Чуковского, под новый взрыв хохота пошутил прокурор. Вы про Колотилина ответьте.
Про Колотилина и говорю. У нас все его Айболитом кличут.
За что же его так прозвали? не удержался от «неформатного» вопроса прокурор.
Знахарь он по отцовской линии. Все местные у него только лечатся.
Кем же вы там себя считаете, если он для вас Айболит?
(Громкий хохот в зале).
Почему же себя? Он не только нас, а и домашних животных лечит, и лесных.
Результаты допросов свидетелей Таковой и Сяковой прокурора разочаровали. Следователь перестарался со словом «деспот». Такова в судебном заседании примеров семейного деспотизма подсудимого привести не смогла, а Сякова всех насмешила. И внешне, и в словах свидетель Сякова напоминала свидетеля Такову. Они были будто «двое из ларца, одинаковые с лица». Но Сякова была «поязыкастей».
Как же, в чем деспотизм? Молчун! Она, покойница, сколько при жизни своей ни пыталась с ним заговорить, он все молчит как пенек. Набродится по лесу, наговорится вдоволь, а для жены и одного словечка не припасет. Выходит, что деспот и есть!
А с кем ему в лесу разговаривать? не понял Сякову прокурор.
С деревьями, с травами, с птицами, со зверями. Он от отца такую странность перенял, отец от деда. В их роду все мужики блаженные.
Глава 2
Тонкий утренний сон наполнял душу тихой радостью. Что-то было в том сне нежное, хрупкое, чарующее. Третий петушиный крик отогнал сладкое сновидение.
Пора вставать!
Нетленный Царю веков, содержащий в деснице своей все пути жизни человеческой, беззвучно зашевелил губами Пантелей, чувствуя, как со словами акафиста на него нисходит привычное состояние благодати.
Утренний обход лесных массивов. Какое это великое и непостижимое чудо погружение в красоту лесных дебрей! Сколько живительной силы в каждой капле росы! Сколько извечных загадок под непроницаемой задумчивостью тумана!
Вот трава от тяжелой хвори! Пантелей склоняется к ней с молитвой. Настойка из этой травы целебна и для человека, и для зверя.
Пантелей чутко вслушивается во все звуки леса, зорко всматривается в следы его обитателей и пришельцев, настороженно отслеживает каждую перемену его запахов. Его душа сливается с душой леса, а сам он осознанно и осязаемо становится частью лесной природы.
Слава Тебе, явившему мне красоту вселенной. Слава Тебе, раскрывшему передо мною небо и землю как вечную книгу мудрости, горячо и восторженно шепчет Пантелей.
Кое-кто из видевших его в таком восторге начинает потом судачить:
Айболит наш совсем блаженный: с травой, с деревьями, со зверьми разговаривает.
Резкий голос выводит Пантелея из задумчивости.
Подсудимый Колотилин! Встаньте! Я к Вам обращаюсь!
Это судья кричит. Чего он хочет? Пантелей встает и растерянно озирается. Он что-то сделал не так?
У Вас есть вопросы к свидетелю Сяковой? строго спрашивает судья.
Зачем вопросы? невпопад отвечает Пантелей. Он понимает, что сказал глупость, и еще больше теряется.
Культурные дамочки из местных СМИ сдержанно хмыкают.
Садитесь! избавляет его от неловкой ситуации судья.
Пугает, будто медведь-шатун, подумал Пантелей, сижу ведь тихо, не трогаю никого.
Страшный след оставил в жизни Пантелея медведь-шатун. Случилось это недавно, всего несколько месяцев назад, а, кажется, что бесконечно долго длится эта пытка, насланная злобным медведем. Старики говорят, что дьявол может вселиться в волка, а может и в медведя-шатуна. Пантелей не очень этому верил, пока не столкнулся с данной чертовщиной лицом к лицу. Пантелею казалось, что он превратился в камень от суеверного ужаса, когда увидел, как в разбойничьих глазах медведя-шатуна загорелся дьявольский огонь. Такого убивающего страха Пантелей никогда прежде не испытывал. Теперь он испытывает его вновь и вновь в каждом кошмарном сне. Медведь надвигался на Пантелея, вздыбившись на задние лапы. Его огромная пасть, ощерившаяся крупными зубами, клокочущая в нем ярость, пугающий сатанинский огонь в злых глазах действовали гипнотически и лишали всякой воли к сопротивлению. Автоматически, будто во сне, Пантелей разрядил в медведя один ствол, и тут же, едва погасив отдачу приклада, выстрелил еще раз. На медведя эти выстрелы не произвели никакого впечатления. Человек и медведь сошлись в рукопашной схватке. Большой охотничий нож довершил начатое дело. Пантелей долго не мог прийти в себя от пережитого страха. Его колотила крупная дрожь и душили беспричинные слезы. Возможно, это была истерика, а возможно предчувствие, что та схватка с медведем-дьяволом не последняя, и что последнее слово будет не за ним, а за медведем.