Нотариус кончил чтение.
Это всё? разочарованно выдохнул Марк Антоний, не услышав своего имени, и уточнил на всякий случай. Вы ничего не пропустили?
Я прочитал от начала и до конца последнюю волю покойного, с достоинством отвечал нотариус.
В сердце Марка Антония тотчас разгорелся огонь ненависти: «Он даже не упомянул меня в своем завещании! Велика ж благодарность твоя преданному соратнику, Caesar». В голове этого ветреного распутного человека созрел злой умысел: «У меня долгов на сорок миллионов сестерциев, думал Антоний. Мы вместе воевали, я за него кровь проливал в Галлии и при Фарсале, а он присвоил себе всю добычу Да восторжествует справедливость!»
***
Звуки унылой мелодии в унисон выдували флейтисты. Плакальщицы, провоняв луком, громко вопили и рвали на себе одежды, обливаясь горючими слезами. Многочисленный как песок морской народ римский стекался к форуму, чтобы в последний путь проводить человека, имя которого одним внушало почтение и любовь, другим же страх и ненависть. Тело божественного Юлия, умащенное благовониями, лежало на погребальном ложе, выточенном из слоновой кости, его несли преторы и консул Марк Антоний. За носилками под руки вели одетую в темное платье вдову убитого. Казалось, каждый участник похоронной процессии разделяет горе женщины, потерявшей своего мужа.
Перед ростральной трибуной была сооружена вызолоченная постройка наподобие храма Венеры-Прародительницы, туда внесли и поставили роскошные носилки с телом покойного, а рядом, на столбе повесили окровавленную исколотую кинжалами тогу его.
Марк Антоний, будучи консулом, первым поднялся на возвышение, чтобы, по обычаю, произнести похвальную речь.
Кесарь готов был умереть за Рим, спокойно начал оратор, озираясь по сторонам, и по мере того, как он встречал все больше одобрения в глазах многочисленной толпы, его голос пламенел, усиливался, становясь все более ожесточенным, а к концу своей речи он перешел на крик. Он был императором, бесстрашным воином, полководцем, достойным величия и славы Александра. Он любил народ римский. И сам был истинным квиритом. Он был подлинным Отцом Отечества, который раздавал бесплатно хлеб беднякам и устраивал грандиозные игры. И вот тот, который должен был принять достойную смерть, как воин в бою, пал жертвой подлой измены! внезапно оратор сбежал с трибуны вниз и, схватив окровавленную одежду, потрясал ею для пущей убедительности. Душегубы! Подлые убийцы!
Пламенная речь Антония привела в неописуемую ярость народ, собравшийся на площади, людское море вскипело волнами, и грянул гром:
Смерть! Смерть убийцам!
Внезапно на форуме появились двое ветеранов Кесаря, которые горящими факелами подожгли постройку, где находилось тело их кумира. Толпа хлынула в разные стороны, к базиликам, окружавшим форум, откуда выносили скамьи и судейские кресла, все, что горело, кидали в огонь, который жадно пожирал плоть божественного Юлия, обнажая череп, ребра и кости
Бушующее пламя было предвестием зарева новых потрясений Вооружённый факелами народ с криками: «Смерть убийцам!» двинулся на Капитолий, где за крепостными стенами укрылись заговорщики. У подножия холма им преградили путь сенаторские отряды самообороны, набранные из верных слуг, ощетинившихся мечами и копьями. Марк Антоний торжествовал, тогда он понял, что лучшего времени может не представиться, и направил своих людей в храм Опс, где хранилась казна Кесаря, добытая за годы войны в Косматой Галлии. Воины, опоясанные мечами, ворвались в святилище и разграбили его сокровища, после чего наведались в дом Кесаря, откуда вынесли сундуки с золотом и чеканным серебром
Трое всадников в доспехах и кровавого цвета плащах взирали с холма на бушующее море людское, посреди которого колебалась водружённая на копьё мёртвая голова Гельвия Цинны, по ошибке растерзанного озверевшею толпой.
Salus populi suprema lex (лат. глас народа высший закон), мрачно усмехнулся Марк Брут.
Народ стадо, заметил Гай Кассий, и мы отняли у него пастуха, желая сделать его свободным. Как видно, ни одно благодеяние не остаётся безнаказанным. Увы, современники нас не поняли, может, хотя бы потомки вспомнят благодарным словом
Кесарь мёртв, но имя его, по-прежнему, живет, задумчиво отозвался Децим Брут.
Римский народ рад будет поставить шею под хомут нового диктатора, да и среди отцов-сенаторов рабское сознание незаметно прижилось! восклицал его знаменитый родственник. Трусы, они бежали из курии, оставили в силе все постановления тирана. Цицерон восхищается деяниями Кесаря Надо же как он быстро переметнулся!