Конечно!
А у тебя кто-нибудь есть?
Нет. Теперь только есть ты. Ты хочешь есть? он улыбнулся своей неуклюжей фразе.
Ага.
Сейчас, только не уходи, Тристе ушел в кухню, поминутно оглядываясь. Не уходи!
Я с тобой!
У меня только хлеб и шоколадка, хочешь, я сделаю из нее пасту, мы намажем ее на хлеб!
Здорово!
Молока нет. Но есть какао.
Подойдет! У тебя такой маленький дом!
А у тебя большой?
Да. А у тебя можно бегать?
Ну, растерялся Тристе, можно, только негде.
Ничего, я побегаю немного!
Мадлен убежала в комнату, потом вернулась, едва успев затормозить перед плитой.
Еще! Как хорошо! У тебя дома можно бегать!
А у тебя?
У меня нельзя, пол скользкий и можно упасть, или разбить что-то
Так родители говорят?
Няня и папа. А мама умерла, наверное, она бы мне разрешила потихонечку.
______
Они наделали бутербродов, налили по паре чашек какао и уселись перед телевизором. Мадлен в кресле, Тристе на полу. Осторожно поглядывая на перемазанную шоколадной пастой девочку, Тристе блаженно закидывал голову назад, ощущая, что его жизнь, да и весь мир вокруг становятся другими. На всякий случай он незаметно выдернул из розетки телефон. Старый телевизор шипел, и вскоре они устали от этого звука и выключили его.
Мадлен обнаружила на зеркале коробку с гримом, и Тристе разрисовал ей лицо. Белая мордашка с треугольничками бровей и алыми губами корчила рожи перед зеркалом, а позади нее, нежно глядя на отраженное детское лицо, стоял клоун с нарисованными слезами и черными кругами вокруг глаз.
Утомившись, девочка плюхнулась в кресло, высунув язык и закатив глаза. Тристе улыбнулся. Его клонило в сон, но он боялся засыпать, боялся проснуться.
Почему ты была одна? тихо спросил он.
Я ушла от них! Не хочу с ними жить! У нас дома все слишком хорошее и дорогое, нельзя позвать моих друзей, и в гости пойти тоже нельзя, потому что их семьи «неприличные». Я все время должна заниматься тем, что меня сделает лучше а играть это для малышей, я должна думать о будущем, учиться. Они не понимают, что такое «просто так»! Говорят, это праздная трата времени. Но как жить, если нельзя никакой радости? Когда я вечером остаюсь одна в своей комнате, я мечтаю о том, как брат будет со мной. Я сочинила вот что, послушай:
Мой брат родился мертвым,
Но я его люблю,
Я для него весною
Больших жуков ловлю
И в небо отпускаю
Пускай к нему летят
И прожужжат на ушко:
«Привет тебе, мой брат!
Хоть я тебя не знаю,
Мечтаю я о том,
Как мы вдвоем по раю
Гулять с тобой пойдем».
Как думаешь, ему понравилось бы?
Еще бы! Мне даже заплакать хочется, а это верный признак, что стихи хорошие, заверил Тристе.
Это правда Мадлен покачала ногой. Всегда хочется плакать, когда любишь кого-то
Да, задумчиво кивнул Тристе.
Вскоре девочка задремала. Он подвинулся ближе к креслу, привалился к нему спиной и тоже закрыл глаза.
Они не слышали, как грохотала дверь звонок не работал, как скомандовал офицер сломать ее, как затрещав, она поддалась и люди в форме ворвались в квартиру и невольно остановились, увидев спящего в кресле ребенка белое лицо, красный кружок на носу, губы сердечком и сидящего на полу странного человека худого, с длинными волосами, с белым лицом постаревшей девушки, и телом подростка. Он тоже спал, прижавшись щекой к детскому ботинку.
Девочка открыла глаза.
Задержать его! приказал старший.
Не смейте! закричала она гневно. Не подходите! она быстро оглянулась. Я прыгну в окно! Не вздумайте его трогать! Это мой брат!
От ее крика Тристе встрепенулся, потряс головой, взглянул на людей.
«Вот и все!» подумал он с каким-то блаженным смирением.
Извините, комиссар, раздался откуда-то из-за спин мужской голос. Пожалуйста, ненадолго оставьте нас. Мне надо поговорить с ним и с моей дочерью.
Большая игра
Худые пальцы перевернули страницу странной книги, пробежали по листам, которые словно латами были покрыты небольшими кусочками бумаги. Пропитанные клеем листы были тяжелыми и жесткими. Кое-где концы слов или слогов отклеивались, торчали их загнутые уголки. Буквы разного калибра и начертания прыгали на строке. Для глаз это была настоящая пытка.