– Он уже не так проворен, как прежде, особенно после сна.
– Я не спешу, – сообщил я.
– Это заметно... Хотите выпить чего-нибудь?
– Но только не турецкого кофе.
Лишь одно воспоминание об этом пойле заставило судорожно затрепетать мой желудок.
– Что-нибудь спиртное?
– Бурбон со льдом, если можно.
– Пойду поищу. А вы пока присядьте.
Я закурил, но остался стоять. Ни одна из подушек, разбросанных на ковре, не привлекала меня.
Спустя несколько минут в коридоре раздалось шуршание шелка. Вернулась Селина, накинувшая пеньюар. В руке она сжимала стакан с бурбоном, в котором аппетитно позвякивали кубики льда.
Пока я медленно тянул напиток, наслаждаясь каждым глотком, она внимательно следила за мной, скрестив руки на груди.
– Осман-бей разъярен, как дикий кабан, – сказала она, когда я вернул ей стакан. – Еще немного, и он захрюкает.
– Какой он кабан, – я махнул рукой. – Скорее, боров.
– И все же будьте осторожны. Он очень силен. Вы даже представить себе не можете, что он вытворяет иногда.
– В крайнем случае я могу выпрыгнуть в окно.
– Это было бы весьма забавно. Как-никак, мы живем на двадцать пятом этаже.
В коридоре раздались приближающиеся шаги. Толстяк влетел в гостиную на пугающей скорости и одарил меня уничтожающим взглядом.
Даже не поздоровавшись, он рухнул на ковер и остался сидеть со скрещенными ногами возле своего кальяна.
– Подай кофе!
Эти слова были адресованы Селине.
Она пулей бросилась выполнять его распоряжение.
Глядя ей вслед, я задумчиво сказал:
– Мне всегда было жалко тех типов, которые самым прекрасным в мире считают окружающую природу: всякие там деревья, озера, водопады. Им бы следовало побывать сегодня ночью здесь, чтобы убедиться – самое прекрасное в мире, это обнаженное женское тело.
Осман-бей просто заклокотал от ярости.
– Не хотите ли вы сказать, что вытащили меня из постели только для того, чтобы заставить любоваться прелестями рабыни и без того принадлежащей мне?
– Нет. Есть еще кое-какие проблемы.
Поскольку Селина уже исчезла из поля моего зрения, можно было глянуть и на Осман-бея.
Зрелище, надо сказать, было довольно не привлекательное: те же сальные, спутанные космы, та же смешная бородка, тот же огромный живот, та же рубашка, те же панталоны и тот же серебристый лак на ногтях. Не человек, а варварский идол.
– Чего ради вы явились ко мне в такую пору? – горестно вымолвил он. – Я пережил самый жуткий день в моей жизни. Четыре часа подряд мой бывший компаньон Абдулла Мюрид вел унизительный допрос, мало в чем уступающий пытке. Пусть верблюды вечно оскверняют могилы его предков! Едва он отправился в вашу контору, я сбежал отсюда. До поздней ночи мне пришлось скитаться под безжалостным солнцем на раскаленных, зловонных улицах этого ужасного города. Домой я явился едва живой, надеясь найти здесь прохладу и покой. И вот, едва я забылся сном, врываетесь вы...
Его толстые щеки затряслись не то от гнева, не то от горя.
– На это у меня есть очень веские причины, – заметил я.
– Нет таких причин, которые могли бы позволить прервать мой драгоценный отдых. Вы ворвались в мой дом, как бандит. Вы вырвали меня из мира сладких грез и вернули в жуткую обыденность. Неужели в этом была такая необходимость?
– Абдулла Мюрид в Нью-Йорке, а следовательно, вам нужно хоть чем-то оправдаться перед ним. Я думал, что результаты расследования, которых я добился к нынешней ночи, заинтересуют вас.
– Да обрушит Аллах на вашу голову тридцать три несчастья, – он воздел руки к потолку. – Неужели нельзя было подождать до утра?
– События развиваются молниеносно. Не исключено, что к утру многое изменится.
В гостиную вернулась Селина с чашкой дымящегося кофе.
Осман-бей с ненавистью глянул на свою рабыню.
– Подлая тварь! – прохрипел он.