При этом нужно заметить, что многие дореволюционные ученые отождествляли понятия «объект преступления» и «предмет преступления», признавали их равнозначными[1]. Например, Н.А. Неклюдов писал: «Под объектом разумеется тот предмет, на который направляется посягательство. Дабы предмет был объектом преступления, необходимы два условия: 1) чтобы объект был правовой (вещи, никому не принадлежащие) и 2) чтобы объект действительно обладал тем правом, на которое посягает преступник (выстрел в труп; кража вещи, не имеющей никакой ценности)»[2].
А.Ф. Кистяковский объектом преступления называл предмет, на который направлено или в отношении которого совершено деяние[3].
Наиболее явственно указанный подход к оценке предмета преступления виден у П.П. Пусторослева. «Что следует считать объектом, т. е. предметом уголовного правонарушения» спрашивает автор. И замечает: «Вопрос, вызывающий некоторые разногласия»[4]. В связи с этим П.П. Пусторослев упоминает другие точки зрения, сложившиеся к тому времени в науке уголовного права: признание в качестве предмета правонарушения, во-первых, человеческого блага (в литературе оно также называется «благом, пользующимся правовой защитой», «правоохраняемым благом»); во-вторых, человеческого блага вообще; в-третьих, правового порядка. Критикуя указанные научные позиции, ученый пишет: «с точки зрения интересов всестороннего, возможно большего народного благосостояния предметом уголовного правонарушения следует считать благо, принадлежащее: физическому лицу, т. е. человеку, или союзу людей, являющемуся юридическим лицом, охраняемое действующим уг. правом от посягательства Что касается до культ. уг. законодательств, то они не определяют прямо и точно, что именно они считают предметом уг. правонарушения; но в большинстве своих постановлений об уг. правонарушениях довольно ясно проводят мысль, что предметом уг. правонарушения служит человеч. благо, пользующееся охраной действующего уг. закона»[5].
Н.С. Таганцев, критикуя В.Д. Спасовича, указывает, что «преступное деяние заключается по этому взгляду или в уничтожении чьего-либо права, или в воспрепятствовании к пользованию им, или в невыполнении чьих-либо требований посягательство на субъективное право составляет не сущность, а только средство, путем которого виновный посягает на норму права, на которой покоится субъективное право»[6]. Это не означает, что сам Н.С. Таганцев предметом преступления признавал норму права; он говорил о норме права «в ее реальном бытии», т. е. о правоохраняемом интересе, о правовом благе[7].
Отождествление объекта и предмета преступления имело место не только в науке уголовного права России, но и, например, в немецкой уголовно-правовой теории. П.И.А. фон Фейербах исходил из того, что тот, «кто преступает правомерные границы свободы нарушает права, делает оскорбление, обиду, вред. Кто нарушает свободу, утвержденную гражданским договором и обеспеченную наказательными законами, тот делает преступление, которое по сему в дальнейшем смысле есть повреждение или нарушение под наказательным законом состоящее, или деяние по закону наказанием вперед угрожаемое и правам другого противоборствующее». Поэтому он считал, что «поелику сохранение прав вообще есть цель наказательных законов; то как права подданных, так и права, принадлежащие Государству (яко нравственному лицу Persona moralis), составляет предмет защищающего их угрожения. Итак, кто, преступая наказательный закон, нарушает непосредственно права государства, тот делает публичное преступление (государственное преступление; delictum publicum); но ежели право подданного есть непосредственный предмет нарушения, то это значит приватное или частное преступление (delictum privatum)»[8].
А.Ф. Бернер отмечал, что предмет преступления становится его объектом в связи с приобретением им правового содержания[9].
В советском уголовном праве первоначально также высказывалось мнение, что выделение предмета преступления в системе признаков объекта преступления означает не что иное, как переименование непосредственного объекта преступления[10]. По мнению А.А. Пионтковского, «отказ от понятия непосредственного объекта и введение в учение об объекте преступления понятия предмета преступления не вызываются необходимостью и методологически необоснованны»[11].