Михаил Ульянов вспоминает: "Никогда я не забуду тот далекий-далекий день то ли на втором, то ли на третьем курсе нашего училища, когда ко мне подошел Женя Симонов и, отозвав в раздевалку, посвятил меня в свои планы: нам, студентам, самостоятельно взять и поставить, да не что-нибудь, а "Бориса Годунова"! Помню, как, спрятавшись за нашими бедняцкими куртками и шинельками, мы с упоением предавались мечтам. Вернее, я с упоением слушал, а говорил больше Женя, который давно, оказывается, вынашивал эту свою мечту. Он говорил, каким видит спектакль, какое это будет содружество курсов, как он представляет себе Бориса и почему предлагает эту роль мне.
И мы начали работать. Работали самозабвенно, яростно.
Часто глубокой ночью, уже не имея возможности добраться до общежития, я оставался ночевать у Симоновых, где мы репетировали в кабинете у Рубена Николаевича. Во время одной из репетиций, надрываясь в попытках разбудить свой темперамент, я сломал его письменный стол... Ездили мы в Загорск, в Троице-Сергиеву лавру, ходили между соборами, стояли службу, приглядывались к молящимся, стараясь проникнуться духом времени Бориса Годунова.
Но, как потом выяснилось, наши усилия не нашли ожидаемого отклика. Мы показали готовый, по нашему мнению, спектакль Борису Евгеньевичу Захаве, ректору училища, и, усталые, притихшие, стали ждать приговора, решения.
"Как вы хотите работать - по искусству или по ремеслу?" - так он начал. Мы молчали, не понимая. "По ремеслу, - продолжил он, - вы еще не научились, и это - прекрасно, а по искусству - вы еще не доросли, и это естественно". И строго, без снисхождения, он разобрал нашу работу, и разобрал по косточкам...
Тогда нам было горько и обидно. Но он поступал правильно. Суровая и даже жестокая требовательность была нам нужнее, чем снисходительное похлопывание по плечу...
Погрустив о неудаче и по молодости быстро придя в себя, мы начали репетировать "Бархатную шляпку" - веселый русский водевиль. Мы и это делали с азартом, веселясь, выдумывая разные штуки...
И эту "Шляпку" мы репетировали дома у Симоновых. Тогда места в училище не хватало, и частенько репетировали у кого-то из педагогов. Заодно нас, голодных студентов, и подкармливали. Годы шли тяжелые, послевоенные. Были еще карточки. И молодой волчий аппетит не давал нам покоя...
В 1950 году Ульянов закончил Щукинское училище. Местом его работы стал Театр имени Вахтангова, куда он был зачислен еще год назад. Это зачисление произошло неожиданно, но вполне закономерно. На курсе Ульянов считался одним из самых талантливых и работоспособных студентов и играл самые разные роли. Поэтому, когда в вахтанговском театре внезапно заболел исполнитель роли С. М. Кирова в спектакле "Крепость на Волге", заменить его пригласили именно Ульянова. Игра студента понравилась настолько, что было принято решение взять его в труппу театра.
В 1951 году Ульянов вступил в ряды КПСС, стал активно участвовать в общественной жизни коллектива. Вообще, в отличие от многих своих сверстников, Ульянов уже тогда выделялся крестьянской основательностью и серьезным подходом к делу. Всяких вольностей он себе не позволял. В 1953 году вместе с театром впервые оказался за границей - в Польше. Вот как он об этом вспоминает: "Нас инструктируют: всем разбиться на пятерки со своим старшим в каждой! И чтоб ходить по Варшаве только пятерками, не приведи вас Господь ходить по одному!
Было также приказано не сознаваться, если кто из нас член партии. Говорить, что все мы до единого только члены профсоюза.
Во имя чего надо было врать? Во имя чего следить друг за другом в пятерках? - И это артистам. Академического. Государственного. Московского театра. Представляющего высокое искусство советской сцены в братской стране".
Однако всеми этими вопросами наш герой задается уже в наше время, в 90-е годы. А тогда все происходящее воспринималось большинством советских людей как вполне разумеющееся, обычное дело. Тем более, если человек был членом партии.